Я допиваю остатки из моего стакана. Они это переживут. Вот начнутся занятия, и кто-нибудь сочинит для посиделок у камина историю похуже, чем о Фелисити Морроу, той девушке, которая…
Я не могу сказать это даже мысленно.
Я наливаю себе еще.
Каждый дом в Дэллоуэй имеет свои тайны, реликвии школьной истории. Как проницательно заметила Леони, Дэллоуэй основала Деливранс Лемонт, дочь салемской ведьмы, предположительно сама практиковавшая магию. Есть тайны попроще: тайный проход из кухни в комнату отдыха, собрание старых экзаменационных работ. Тайны же Болейн, как Годвин-хаус, мрачнее.
Секрет Болейн – это старинный обряд, обращение из современности ко времени, когда скверные женщины были ведьмами и передавали свои магические способности дочерям из поколения в поколение. И хоть магия к настоящему времени умерла, растворенная в технологиях, цинизме и потоках времени, ученицы некоторых домов в Дэллоуэй всё еще почитают наше кровавое наследие.
Болейн-хаус. Бефана-хаус. Годвин.
Когда меня посвящали в ковен Марджери, я кровью присягала на верность костям дочери Деливранс Лемонт. Пусть я не принадлежу к Болейн-хаус, но ритуал посвящения каждый год связывал меня с пятью девушками из этих трех домов, избранными хранить наследие Марджери.
По мере сил, конечно. В прошлом году я видела, как одна посвященная из дома Болейн пила текилу через глазницу черепа Марджери, словно это была жуткая чаша-непроливайка.
Череп должен быть здесь, в алтаре Болейн-хаус. Джин горячит мои вены, мне бы пройти по коридору, найти девушку в красном, охраняющую тайную дверь, и прошептать пароль:
Ex scientia ultio.
За знанием идет расплата.
Я закрываю глаза – и на мгновение вижу это: на одиноком шатком столике, затянутом черной тканью, установлены двенадцать свечей. Тринадцатая же свеча стоит на черепе Марджери. Стекший на макушку воск похож на руку, сжимающую кость.
Но черепа здесь, конечно же, больше нет. Он был утрачен почти год назад.
Ни одна из девушек Болейн не кажется обеспокоенной этим фактом. Даже те, кого я узнаю по предыдущим посещениям склепа Болейн, напились и смеются, ликер выплескивается из их чашек. Если они и тревожатся из-за мертвой ведьмы, жаждущей мести за свои оскверненные останки, этого не видно.
Мы все слышали истории о привидениях. Их рассказывают во время обрядов посвящения в ковен Марджери, передают от старшей сестры младшей как семейную реликвию: за окном видели Тамсин Пенхалигон со сломанной шеей, в кухне – Корделию Дарлинг в промокшей одежде, с которой на пол капает вода, в темноте – Беатрикс Уокер, бормочущую загадочные слова.
Россказни предназначены, чтобы пугать и развлекать, а не для того, чтобы в них верили. Я и не верила… Сначала не верила.
Но я до сих пор помню темную фигуру, словно сотканную из теней, мерцающий свет свечей и потрясенное лицо Алекс.
Я поворачиваю и крадусь по коридору, ведущему в склеп. Девушка в красном на месте, но она не кажется мрачной несгибаемой фигурой, какой должна быть. Она «сидит» в телефоне, постукивая по экрану, который освещает ее лицо жутким голубоватым свечением, что-то читает и усмехается.
– Помнишь меня? – говорю я.
Она поднимает глаза. Между двумя ударами сердца с ее лица исчезает усмешка, ее место занимает новое выражение: настороженно-замкнутое, трудноопределимое.
– Фелисити Морроу.
– Верно. Наслаждаюсь вечеринкой.
Она переминается с ноги на ногу, руками обхватывает себя за талию, кончики пальцев впиваются в красный кардиган.
– Я слышала, что в этом году ты вернулась в школу.
Она боится меня.
Мне не следует осуждать ее за это, но я осуждаю. Я ненавижу ее за все. Я ненавижу ее за то, что она, вся в ярко-красном, охраняет склеп, я ненавижу те невидимые нити, что связывают ее с другими девушками в нашем ковене, не нити даже, а морские узлы между ней, Бриджет Креншоу, Фатимой Алауи и остальными, те связи, которые я когда-то считала нерушимыми.
Ненавижу за то, что даже не помню ее имени.
– Я еще не получила знак, – говорю я.
Она чуть заметно кивает.
– Ты его не получишь. В этом году точно нет.
Я это знала. Я догадалась, когда уехала, и ни одна из них не написала мне, хотя на похороны Алекс они прислали ее матери кучу цветов; они, словно стая ворон, столпились у могилы Алекс, хотя никто из них ее не знал. Ни одна из них не знала ее
