Меня обвиняют в заговоре против чешского народа с подельницей по имени Бетти Макдоналд. К такому я прихожу заключению.
— Простите, — говорю. — Я ее не знаю.
— Но, — говорит Новак, — это же она написала книгу «Яйцо и я».
— A-а. Да. Там про ферму, да? Читал ее когда-то давно в школе.
Новак ошеломлен.
— Но ведь эта книга — шедевр.
— Ну, не сказал бы, что в Америке ее считают шедевром. Не удивлюсь, если американцы моложе тридцати вообще о ней не слышали.
— Поверить не могу.
— И тем не менее. Она была популярна в сороковых, хорошо продавалась, по ней сняли фильм, но книги такого рода — проходные. У вас здесь тоже наверняка таких хватает.
— Это трагедия. А что было дальше с мисс Бетти Макдоналд?
— Понятия не имею.
— Как в Америке могут так поступать с писательницами уровня мисс Бетти Макдоналд?
— Думаю, сама мисс Макдоналд не ожидала, что ее книга будет жить долго.
— Вы мне не ответили. Ушли от вопроса. Как американцы такое допускают?
— Не знаю.
Тщетно пытаюсь разглядеть в окне здание аэропорта.
Новак вдруг выходит из себя.
— У нас писателей не преследуют.
— Я и не спорю.
— Я сам писатель. Причем успешный. И никто меня не преследует. Мы самая образованная страна в Европе. У нас в стране обожают читать. В нашем Союзе писателей десятки писателей, поэтов, беллетристов, драматургов, и никто их не преследует. Уж кто-кто, а писатели в Чехословакии вне подозрений. В нашей маленькой стране на писателей возложен огромный груз ответственности: они должны не только создавать национальную литературу, но и быть камертоном всеобщей добропорядочности и общественного сознания. Они образцовые граждане и занимают видное место в жизни нашей страны. Пользуются любовью читателей. На них смотрят как на духовных лидеров. Да, есть и те, кто не хочет жить как все, и мы дружно таких сторонимся. И правильно делаем.
Могу себе представить, какой вклад он внес в национальную литературу: «В высшей степени юмористические рассказы Новака об извилистых улочках Старой Праги, в них разворачиваются забавные истории из жизни горожан самых разных слоев населения, щедро приправленные крепкими народными шутками и озорными выдумками. Лучшее чтение на отдыхе».
— Вы из Союза писателей? — спрашиваю я.
Ответом на мое невежественное замечание служит негодующий взгляд. Как смею я считать себя образованным человеком и при этом не знать, кто ездит на «Татре 603»?
Он говорит:
— Ich bin der Kulturminister.
Выходит, передо мной человек, который заправляет культурой Чехословакии, чьи обязанности заключаются в том, чтобы повенчать литературу с соцзаказом, сделать ее менее бездейственной с точки зрения общества. Можешь писать на таких условиях — пиши, пожалуйста.
— Что ж, — говорю я, — любезно с вашей стороны встретиться со мной лично, господин министр. Это дорога в аэропорт? Признаться, я не узнаю этих мест.
— Вам следовало начать свой первый визит со встречи со мной. И вы не пожалели бы. Я познакомил бы вас с настоящей жизнью простых людей. Вы бы поняли, что обычный чешский гражданин мыслит совсем иначе, чем люди того сорта, с которыми предпочли общаться вы. Он ведет себя иначе, чем они, и отнюдь ими не восторгается. Обычному чеху они отвратительны. Но кто они? Сексуальные извращенцы. Невротики, оторвавшиеся от коллектива. Махровые себялюбцы. Считаете юс храбрецами? Восторгаетесь тем, какую цену они платят за свое великое искусство? А вот у простого чешского работяги, который стремится к лучшей жизни для себя и своей семьи, никаких восторгов это не вызывает. Для него они смутьяны, паразиты, отщепенцы. Их обожаемый Кафка, по крайней мере, знал про себя, что он выродок, понимал, что ему, изгою, никогда не удастся влиться в здоровую, простую среду своих сограждан. А эти? Эти извращенцы хотят навязать нам свои взгляды на мораль. Хуже всего то, что, если мы предоставим их самим себе, позволим им делать все, что им заблагорассудится, они развалят страну. И это не говоря уже об их нравственном вырождении. Они только и делают, что вредят себе и своим близким, разрушают жизнь своих детей. Их политическая слепота меня поражает. Знаете, что Брежнев сказал Дубчеку
