– Мои вещи – не их забота.
– Боюсь, вы не правы. Именно что их.
Полицейские приступают к делу, а я спрашиваю у него:
– А вы с ними тоже заодно?
– Я всего лишь работаю на ресепшене. На рудники ссылают не только интеллектуалов, которые отказываются сотрудничать с правящим режимом, гостиничного администратора тоже есть куда сместить. Как сказал наш известный диссидент, человек исключительно правдивый: “На государственной лестнице для любого гражданина найдется ступенька пониже”.
Я требую, чтобы мне дали позвонить в американское посольство, и вовсе не для организации свадебной церемонии. В ответ мне велят паковать вещи. Меня отвезут в аэропорт и посадят на ближайший рейс из Праги. Продолжение моего визита в Чехословакию долее нежелательно.
– Я хочу поговорить с американским послом. Вы не имеете права конфисковывать мое имущество. Нет никаких оснований выдворять меня из страны.
– Сэр, хотя у вас могло сложиться мнение, будто ярые сторонники режима малочисленны и разобщены, однако среди них есть и такие, как эти два джентльмена, которые искренне верят в то, что поступают правильно, справедливо и так, как требует долг. Суровый долг. Боюсь, любая проволочка сделает их менее терпеливыми, чем вам хотелось бы.
– В коробке всего лишь рукопись – рассказы, автор которых уже тридцать лет как мертв, сказания о мире, которого более не существует. Никакой угрозы они ни для кого не представляют.
– Сэр, в такие времена, как эти, я дорожу возможностью кормить семью. Администратор из пражской гостиницы ничем не в силах помочь писателю, ни живому, ни мертвому.
Когда я в третий раз требую связать меня с посольством, мне дают понять, что, если я немедленно не сложу чемоданы и не покину номер, меня арестуют и отправят в тюрьму.
– Откуда мне знать, – говорю я, – может, меня и так повезут в тюрьму?
– Полагаю, – отвечает администратор, – вам остается лишь поверить им на слово.
То ли Ольга передумала и призвала полицейских, то ли они сами ее призвали. Дом Кленека на прослушке, так все говорят. Не хочется думать, что она с гостиничным администратором работает на одно начальство, но, может, я и впрямь недалекий, сентиментальный американский еврей-идиот.
Подождав, пока я на стойке расплачусь карточкой Diners Club[64], полицейские ведут меня к черному лимузину. Тот, у которого коробка, садится спереди, рядом с водителем, второй подсаживается ко мне и грузному пожилому мужчине в очках – тот назвался, отрывисто буркнув “Новак”. Облако его мягких, тонких белых волос напоминает одуванчик. Сам же мужчина более чем телесен. И, в отличие от гостиничного администратора, расположить к себе не старается.
Из-за плотного городского движения трудно сказать, в самом ли деле мы направляемся в аэропорт. Может, меня мчат прямиком в тюрьму на лимузине? Вечно я оказываюсь в этих больших черных машинах. Вижу буквы на приборной доске: “Татра 603”.
– Sie sprechen Deutsch, nicht wahr? – спрашивает меня Новак.
– Etwas.
– Kennen sie Fraulein Betty MacDonald?[65]
Продолжаем по-немецки.
– Не знаю, – говорю.
– Не знаете?
– Нет.
– Вы не знаете мисс Бетти Макдоналд?
Мне не дает покоя мысль, что все это может очень дурно обернуться, – либо, как вариант, что я мог бы, не уронив себя, отказаться от этой миссии, как только узнал, что с ней сопряжена реальная опасность. Сысовский предстал передо мной двойником из того мира, откуда моя собственная семья благополучно ускользнула, – но это вовсе не исключает, что я должен ему уступить, незамедлительно поменявшись с ним местами. Его судьба стала моей, моя его – разве не этого он изначально и добивался? Когда я приехал в Нью-Йорк, я сказал Еве: “Я чувствую сродство с этим великим человеком”.
Меня обвиняют в заговоре против чешского народа с подельницей по имени Бетти Макдоналд. К такому я прихожу заключению.
– Простите, – говорю. – Я ее не знаю.
– Но, – говорит Новак, – это же она написала книгу “Яйцо и я”.
– А-а. Да. Там про ферму, да? Читал ее когда-то давно в школе.
Новак ошеломлен.
– Но ведь эта книга – шедевр.
– Ну, не сказал бы, что в Америке ее считают шедевром. Не удивлюсь, если американцы моложе тридцати вообще о ней не слышали.
