То же могло и хазар гнать в страшную для них дебрь. Не с неба же, к примеру, свалился в здешние края мальчишка-хазарин, который вырос в крепкого мужика по прозванью Кощей. Да и после него люди всякого языка хаживали по Истре да по ее берегам…
Так что про хазар, может, и правда. Но вот чтоб этакого квелого мальца взяли в счет кровной виры, да еще за шестьдесят соболей?! Ой, врет! Ой, цену себе набивает без всякой меры!
— А скажи-ка, много ли за тебя дал Белоконь? — спросил Мечник с усмешкой, ожидая в ответ новой несусветной цены.
Парнишка не ответил, только глянул искоса и тут же склонился лицом к самой кобыльей гриве. Этот короткий взгляд мигом смахнул усмешку с Кудеславовых губ. Конечно, глаза купленника были красны, скорее всего, от усталости, а щеки его мокрели наверняка от талого снега; да, конечно же, все было именно так, только Мечнику вдруг показалось иное. Ладно уж, пускай себе малец тешится выдумками. Может, впрямь от этого ему легче — уж если судилось быть проданным, так хоть за небывалую цену…
Или он сообразил наконец, что его вранье держится на тоненькой волосинке? Может, Кудеслав и поленится спрашивать у волхва, но ведь Белоконь способен сам рассказать о купленнике да о том, сколько чего за этого купленника отдано.
Лощина все круче забирала в гору. Казалось, что голые вершины дубов уже достают узловатыми скрученными ветвями серые космы низких ленивых туч, плотно занавесивших небо, — словно бы над лесом распялили валяную хазарскую кошму непомерной величины.
Конь под Кудеславом вдруг оскользнулся и едва не упал. Векша натянул повод, сдерживая свою кобылу, сказал тихонько:
— Постоим. Пускай отдохнет маленько.
Парнишка по-прежнему прятал от Кудеслава лицо (этак отворачиваясь, недолго и шею свернуть!), и Мечник мысленно вновь отругал себя за давешнюю издевку. Ну, прихвастнул малец, и пускай бы — хвастовство-то безвредное!
Постояли.
Кудеслав рассеянно следил за струями прозрачного пара, бившими из конских ноздрей при каждом выдохе. Попадающие в эти струи снежинки мгновенно исчезали, растворялись в мутном тумане конского дыхания. «Вот так же и человек. Был, чего-то хотел, суетливо метался то туда, то сюда, будто снег на изменчивом ветру. А потом дохнул кто-то, и нет человека — остался лишь смутный клочок тумана меж голых ветвей, да и тот через миг сгинет-растает…»
— Ну, будет мешкать! — Кудеслав толкнул пяткой тощее конское брюхо. — А то и к полуночи не доберемся.
Он оглянулся на торопливо разбирающего поводья Векшу (опять, что ли, задремал малец?) и вдруг неожиданно для самого себя пробурчал:
— А некрепки, однако, общины у вас в Приильменье, ежели не помогли своему откупиться от чужеродных…
— Общины-то крепки… — Векша дернул плечом, вздохнул. — Да только отец вышел из-под общинной воли. Давно, меня еще не было.
— Изверг, что ль?
Парнишка так отчаянно затряс головой, что едва не потерял треух:
— Боги с тобой, нет! Он сам, по доброй охоте…
Кудеслав снова примолк. «Ишь, как малец слова этого испугался! По доброй охоте… Наши небось всех извергами зовут: и Чернобая, десятка три лет тому назад отлученного от рода за злоречивость да непослушание, и Слепшу со Жданом Старым, отселившихся своею волей. Впрочем, и то сказать: сами-то изверги скорей языки себе пооткусывают, чем так назовутся…»
Бледное пятно пробивающегося сквозь небесную серость Хорсова лика уже ощутимо валилось к закату, когда ложбина вывела всадников на гребень пологой холмистой гривы. Пути осталось немного: с десять сотен шагов гребнем, а потом еще раз пять по стольку врезавшейся в противоположный склон лощиной-промоиной.
Лес молчал, лишь под копытами то ломко шуршали прошлогодние дубовые листья, то чавкал рыхлый подмокший снег. Ветер почти утих; промозглая сеянка с неба тоже иссякла, оставив по себе призрачные пряди тумана, путающегося меж древесных стволов.
Векша по Кудеславову примеру снял рукавицы; затем скинул да подвязал к луке седла треух (ярко-медные волосы парнишки потемнели и слиплись от пота, над бровями обозначилась полоса красной, распаренной кожи). Через недолгое время он еще и полушубок распахнул, едва не утеряв заткнутый за опояской топорик. Еле ощутимые порывы встречного ветерка зашевелили длинный пушистый мех парнишкиной телогрейки.
