— О то ж! И не яки-нибудь дохлые бабуси, а гарны хлопци, уси дырявые, як решето. Макитры расколоты, рёбра — в пыль, почки — усмятку!
— Всмятку! — эхом отозвалась аудитория.
— Усмятку, — подтвердил Раскорячко с гордостью. — Дюже тяжко було. Зато який опыт! Нынче шо, нынче штат увеличили. Исследую трупов триста. А то и двести пьятьдесят.
— Ни сассем каректно вапрос поставлен, таварищи, — ласково зажурчал медовый голос Алима Зайналовича Мукаева, автора руководства по расследованию неочевидных убийств. — Как вскрывать, вот что важно. Можно, что называисса, потрошить. Тагда, канешна, и пятьсот не предел. А если щщатльно подходить, щщатльно описывать, готовить костные макропрепараты, пьлюс стереомикроскоп, фото, схемы… Тут и пятьдесят трупов много покажсса.
— Про тщательность не надо, — снова подал голос Гоша Конспектор, стряхнув с бороды стрелочку зелёного лука. — Иногда все эти ультра, блин, фиолетовые приборы, конечно, нужны, но хвататься за них при каждом вскрытии — фантастическая глупость. Сложносочетанные травмы и тихо крякнувший от ветхости дедушка — две большие разницы.
С этим согласилась вся патологическая гоп-компания. И «дуборезы» бросились составлять примерный минимум мертвецов, который каждому приличному судмедэксперту необходимо ежегодно вскрывать для полного счастья. После непродолжительных баталий ассортимент подобрался такой:
— скоропостижно умершие (включая отравления, переохлаждения и прочие радости) — 20 «дубарей»;
— автотравмы — 20 «дубарей»;
— другие транспортные травмы — 10 «дубарей»;
— травмы от тупых предметов (убийства) — 10 «дубарей»;
— колото-резаные ранения — 10 «дубарей»;
— асфиксия, сиречь удушение — 10 «дубарей»;
— падения — 5 «дубарей»;
— «огнестрелы» — 5 «дубарей»;
— другие случаи (а их, как говорится, тучева хуча) — 10 «дубарей».
Итого получили обязательный минимум — 100 «дубарей» в год. Или «жмуров» — по курсу на день обмена.
С тех пор Алик старался не отклоняться от коллегиального решения, которое выработал авторитетный консилиум. Десятый «прыгун» за четыре месяца выламывался из его продуманного графика, и мириться с этим безобразием Сутрапьянц не желал.
— Да не надо его потрошить, — успокоил Алика следак. — Ты мне только его ладошку вскрой.
— Это новое слово в танатологии — ладошки вскрывать, — удивился Алик. — Может, по ней ещё и погадать?
— Не надо гадать, хиромант армянский. Мне нужно, чтобы ты кулак этому жмуру разжал. Сдаётся мне, там внутри что-то припрятано.
— Сдаётся мне, такие дела решаются через ларёк, — задумчиво протянул Сутрапьянц. — Сам же говорил, что я с утра трезв.
— Да ладно тебе… — поморщился Костя.
— Беги, беги. А я за это время всё проверну.
— Я применю силу! — пригрозил Костя.
— Против меня у тебя одна сила — сила убеждения, — ухмыльнулся накачанный армянин. — Ты, наверное, гантели последний раз в страшном сне видел?
— Ну, Алик, ну, короче… — заныл Костя, покосившись на бицепсы прозектора.
— Короче — до ларька «Фиолетовый павильончик». Метров триста.
— Вот же ты урод…
— А ты думал, в кишках у мертвяков нормальные люди ковыряются? — удивился Алик наивности собеседника.
КОГДА КОСТЯ ВЕРНУЛСЯ с пузырём и шпротами, Алик уже сидел со стерильно вымытыми руками в своей комнатке.
— Алик, ты свинья, — констатировал следак, узрев в углу объёмную бутыль с жидкостью, прозрачной, как слеза младенца. — Чего ты меня гонял? У тебя же спирт есть.
— Не опошляй момент, — оскорбился медик. — Спирт я и сам выпью. Ну?
— Что — ну?
— Глядеть будешь мою находку?
— Что там? Бриллиант? — выдвинул версию Костя.
— ГЗМ у меня на верхней полке, — и Алик указал, на какой именно полке у него покоится таинственный ГЗМ.
— Чего у тебя на верхней полке? — не понял Костя.
— Губозакатывающая машинка, — пояснил весёлый армянин. — А для тебя — только это.
И Сутрапьянц протянул Костанову обрывок бумаги. Обрывок как обрывок, ничего интересного. Уголок листка — видать, из блокнота. Ни записей, ни рисунков.
— Это что? — удивился Костя. — Естественную надобность Колян справлял? А его в это время рраз…
— Угу. И потом штаны на него натянули. Нет, он же не Хемингуэй.
