Каждый раз, попадая в это место, Саске с ужасом думал, что это гендзюцу Шисуи, в которое он попадал уже не раз. Меньше всего он хотел вновь видеть те ужасные сцены, которые ему рисовала фантазия Акацуки — смерть брата и матери, растерзанные тела друзей и другие кошмары. Однако же, место это было плодом воображения самого Учихи Саске. И попадал он сюда небезосновательно. Его вел чей-то зов, призывный вой.
И вот, поднимаясь по холму между потрескавшихся от времени надгробий, тревожно глядя на кроваво-красное безоблачное небо, Саске достигал конечной точки — огромной каменной клетки, вмурованной в скалу на самой вершине холма.
Из этой клетки на него вечно глядели проницательные желтые глаза, а между каменных прутьев вылетал горячий пар, вырывающийся изо рта существа от его горячего дыхания.
— Без меня тебе не справиться, Саске. Не в первый раз ты сражаешься с Учихой Шисуи и остаешься ни с чем. Поддайся своему гневу! Возьми мою силу! — доносился изнутри требовательный рык Девятихвостого Волка.
Приблизившись ближе, Саске видел белоснежную шерсть, резко контрастирующую со всем остальным в этом мире. Но светлость этой фигуры была обманчива. Внутри, под этой шкурой, бушевали гнев и ненависть Девятихвостого. Кьюби ждал. Ждал момента, когда его выпустят, своего звездного часа.
Но Саске оставался непреклонным. Он с ледяным выражением лица взирал на Кьюби гордо и уверенно.
В глазах Учихи завращался сначала шаринган с тремя томоэ, а потом и Мангеке.
— Каждый раз, когда я поддаюсь своему гневу и тебе, происходит нечто ужасное. Я оказываюсь на грани жизни и смерти, а близкие мне люди страдают и мучаются.
Кьюби ухмыльнулся. Белоснежный волк оскалил свои зубы, продемонстрировав их Саске.
— Без меня ты был бы уже давно мертв, дурак. Я — твоя опора, стог сена под одинокой скалой, с которой ты падаешь снова и снова.
Саске бросил на Кьюби холодный взгляд.
— Ты — мое проклятье, Кьюби, и я тебя ненавижу. Но мне повезло больше, чем Наруто. В отличие от него меня всегда любили и уважали. Если Наруто был для деревни демоном, в котором ожило все твое зло, то я был для Конохи героем, спасающим ее от тебя. Те, кто знали о том, что я — джинчурики, никогда не смотрели на меня косо. Но они даже не представляют себе, что значит носить в себе Светлую половину тебя.
Кьюби молча взирал на своего джинчурики, и его улыбка становилась все шире и шире.
— В тебе нет добра. Даже все светлое, что от тебя осталось, что я ношу внутри себя, — непосильная ноша. В прошлый раз я не мог тебя контролировать. Но теперь у меня есть это, — Саске показал большим пальцем на свои глаза, в которых горел Мангеке, — Как и Первый Хокаге, я сумею тебя подчинить своим Мангеке шаринганом.
Волк захохотал, и его смех разнесся над холмом.
— Думаешь, получил новые глаза, значит, — нашел на меня управу? А ты глупее, чем кажешься. Я — это ты. Когда гнев затмит твой разум, ты будешь не в состоянии меня контролировать. Раз так, то и мне бояться нечего. Настанет мое время. Тем более, ты забыл о том, какое сейчас время. Цикл, когда луна становится полной.
Учиха сверкнул глазами.
— Сейчас и проверим, — Он, не мешкая, просунул руку между прутьев, почувствовав жжение от горячей чакры, исходящей от Биджу, а затем положил ладонь на его нос. Шаринган Саске встретился с глазами Кьюби, и тот затих. Его очи стали красными, а вокруг вертикального зрачка появились три томоэ.
Саске оступил на шаг, брезгливо вытаскивая руку и деактивируя Мангеке.
— Вот так то лучше, — промолвил он, — поспи немного. Тебе полезно.
Бои, что по одну сторону стены, что по другую, длились уже порядка получаса. За это время противники успели измотать друг друга, израсходовать изрядное количество чакры, а так же показать в ходе сражения почти все свои козыри.
Вот и трое Учих, тяжело дышавшие, продолжали биться не на жизнь, а на смерть. Впрочем, Шисуи прекрасно себя контролировал и умел подавлять усталость, не желая выказывать слабость перед своими врагами. А Итачи и Саске были порядком измождены, и даже годы тренировок, что у одного, что у второго, не спасали в столь напряженном бою.
