— Не было ли в пределах видимости какого-нибудь судна? — спросил Ахмет.
— Нет, — ответил смотритель, — по крайней мере, до захода солнца. Когда я поднимался на верхушку маяка, чтобы зажечь фонарь, то ничего не заметил на море. И это счастье, потому что прибрежный район в бурю — просто погибель для судов. Даже с нашим огнем, светящим на пять миль от порта, причалить все равно трудно.
В этот миг порыв урагана отшвырнул дверь внутрь помещения, и казалось, что она разлетелась вдребезги.
Но господин Керабан бросился к ней и, борясь с ветром, сумел с помощью смотрителя снова ее закрыть.
— Какая упрямица! — воскликнул он. — Но я был еще упрямее!
— Ужасный шторм! — отметил Ахмет.
— Действительно ужасный, — поддержал его ван Миттен. — Шторм, почти сравнимый с теми, которые налетают на наше голландское побережье после того, как пересекают Атлантику.
— О, — сказал Керабан, — почти сравнимые!
— Подумайте только, мой друг! Это штормы, приходящие к нам из Америки через весь океан!
— Разве ярость океана может сравниться с яростью Черного моря, ван Миттен?
— Друг Керабан, я не хотел бы вам противоречить, но…
— Но вы стараетесь это делать! — объявил торговец, у которого не было оснований пребывать в хорошем настроении.
— Нет! Я говорю только…
— …вы говорите?
— Я говорю, что в сравнении с океаном, с Атлантикой, Черное море, собственно говоря, не более чем озеро.
— Озеро! — воскликнул Керабан, качая головой. — Во имя Аллаха! Мне кажется, вы сказали «озеро»?
— Обширное озеро, если хотите… — ответил ван Миттен, стараясь смягчить выражения, — огромное озеро… но озеро!
— Почему не пруд?
— Я не сказал «пруд»!
— Почему не лужа?
— Я не сказал «лужа»!
— Почему не лоханка?
— Я не сказал «лоханка»!
— Нет, ван Миттен, но вы так думали.
— Уверяю вас…
— Хорошо! Пусть «лоханка»! Но если бы какой-нибудь катаклизм[270] бросил вашу Голландию в эту лоханку, то она целиком утонула бы в ней! Лоханка!
И, процедив все это сквозь зубы, господин Керабан начал шагать по комнате из угла в угол.
— Я все же уверен, что вовсе не говорил «лоханка», — бормотал абсолютно растерянный ван Миттен. — Поверьте, мой юный друг, — прибавил он, обращаясь к Ахмету, — что это выражение даже не приходило мне в голову! Атлантика.
— Конечно, господин ван Миттен, — ответил Ахмет, — но сейчас не место и не время спорить.
— Лоханка! — повторял сквозь зубы упрямый герой.
При этом он останавливался, чтобы посмотреть в лицо своему другу, который не осмеливался больше защищать Голландию, территорию которой господин Керабан угрожал утопить в волнах Понта Эвксинского.
В течение последующего часа сила урагана продолжала возрастать. Очень обеспокоенные смотрители маяка время от времени выходили из домика через заднюю дверь, чтобы понаблюдать за деревянным пилоном, на конце которого раскачивался фонарь. Их гости, разбитые усталостью, снова легли на скамейки и пытались заснуть хоть ненадолго, но усилия их были тщетны.
Внезапно к двум часам утра хозяева и слуги были сброшены со своих мест. Окна, навесы которых оказались вырваны, разлетелись вдребезги. Затем наступило короткое затишье, после которого вдали прозвучал пушечный выстрел.
в которой все происходит посреди ударов грома и вспышек молнии.
Все подскочили, устремились к зияющим окнам и стали смотреть на море, волны которого обрушивали на дом тучи брызг. Была глубокая темнота, и ничего нельзя было бы увидеть даже в нескольких шагах, если бы время от времени яркие разряды молнии не освещали горизонт. В один из таких моментов Ахмет указал на движущуюся точку, которая то появлялась, то исчезала на морском просторе.
— Неужели это корабль? — воскликнул он.
— И если это корабль, то не с него ли выстрелили из пушки? — прибавил Керабан.
— Я поднимусь на галерею маяка, — сказал один из смотрителей, направляясь к внутренней лестнице в углу помещения.
— Я пойду с вами, — сказал Ахмет.
Тем временем господин Керабан, ван Миттен, Бруно, Низиб и второй смотритель, несмотря на порывы ветра и водяные брызги, не отходили от разбитых окон.
Ахмет и его спутник быстро добрались до платформы. Находясь на уровне крыши, она служила основанием для пилона. Оттуда, в промежутке между балками, начиналась сквозная лестница, шестидесятая ступень которой соединялась с верхней частью маяка. Той самой, где был установлен осветительный аппарат — фонарь, заключенный в рефлектор.
