— После вас, Керабан, после вас!
— Меня?
— Вас! — воскликнул голландец, уже не владевший собой. — Посмотрите только на дым латакие, который я выдыхаю! Он прекрасен!
— А вы, — кричал Керабан, — взгляните на дым томбеки. Я его выпускаю, как ароматное облако!
И оба принялись так втягивать дым из своих янтарных мундштуков, что почти перестали дышать воздухом. При этом оба направляли выдыхаемый дым прямо в лицо друг другу.
— Принюхайтесь только, — говорил один, — к аромату моего табака!
— А вы принюхайтесь-ка, — отвечал другой, — к аромату моего!
— Я вас заставлю признать, — сказал наконец ван Миттен, — что в вопросе о табаке вы ничего не смыслите.
— А я вас… — кипятился Керабан. — Да вы хуже последнего из курильщиков.
В этот момент под влиянием гнева друзья почти кричали — их было слышно снаружи. Они дошли уже до того предела, за которым грубые оскорбления могли полететь туда и сюда, подобно снарядам на поле боя.
Тут, однако, появился Ахмет. За ним следовали привлеченные шумом Бруно и Низиб. Все трое остановились на пороге беседки.
— Посмотрите-ка, — воскликнул Ахмет, разражаясь смехом, — мой дядя Керабан курит наргиле господина ван Миттена, а господин ван Миттен курит наргиле моего дяди Керабана!
Его веселью вторили Бруно и Низиб.
В самом деле, подбирая мундштуки, оба спорщика ошиблись, и каждый взял трубку другого. Не замечая этого и продолжая возвещать о более высоких достоинствах своих излюбленных Табаков, Керабан курил латакие, а ван Миттен — томбеки.
Оба не смогли удержаться от смеха и в конце концов от чистого сердца обменялись рукопожатием, как два друга, чью взаимную привязанность не мог испортить никакой спор даже по такому важному вопросу.
— Лошади запряжены в карету, — сказал Ахмет, — и мы можем ехать.
— Поехали же! — скомандовал Керабан.
Затем он и ван Миттен передали Бруно и Низибу свои наргиле, которые чуть было не превратились в военные орудия, и все заняли места в экипаже.
Но, поднимаясь, Керабан не удержался от того, чтобы сказать тихо своему другу:
— Раз уж вы попробовали, ван Миттен, признайтесь теперь, что томбеки намного превосходит латакие!
— Предпочитаю признаться, — ответил голландец, сердившийся на себя за то, что оспаривал мнение своего друга.
— Спасибо, друг ван Миттен, — поблагодарил Керабан, взволнованный такой снисходительностью, — вот признание, которого я никогда не забуду!
И оба скрепили еще одним мощным рукопожатием новый пакт о дружбе, который никогда не должен был нарушиться.
Тем временем, уносимая галопом своей упряжки, карета быстро катилась по прибрежной дороге.
В восемь часов вечера была достигнута граница Абхазии; спутники остановились на почтовой станции и легли спать до следующего утра.
в которой происходит серьезнейшее происшествие, на котором и заканчивается первая часть нашей истории.
Абхазия представляет собой отдельную кавказскую провинцию. Гражданский способ правления в ней не введен до сих пор, и здесь все подчинено военному режиму. На юге границей Абхазии служит река Ингури, чьи воды отделяют Абхазию от Мегрелии, Кутаисской губернии.
Абхазия — прекрасная область, одна из богатейших на Кавказе, однако система управления не способствует извлечению пользы из ее богатств. Жители Абхазии только-только начинают становиться собственниками земли, до того полностью принадлежавшей правившим князьям из персидской династии. Поэтому местные жители еще полудики, едва представляют себе идеи времени, не имеют письменного языка и разговаривают на диалекте, который соседи не понимают, так как он настолько беден, что в нем нет слов для выражения даже самых элементарных понятий.
Путешествуя, ван Миттен не мог не заметить большого контраста между этой областью и гораздо более цивилизованными районами, которые он только что пересек.
Сбоку от дороги был виден типично абхазский пейзаж: кукурузные и изредка хлебные поля; козы и бараны, за которыми тщательно присматривают; буйволы, лошади и коровы, свободно разгуливающие по пастбищам; прекрасные белые тополя, смоковницы, орехи, дубы, липы, платаны, высокие кусты самшита и падуба
