— Вот он, дядя, — ответил Ахмет, указывая в сторону набережной. — Наша карета уже на нем.
— В самом деле?
— Да! И полностью запряженная.
— Полностью запряженная? А кто приказал?
— Никто, дядя! — ответил Ахмет. — Начальник почты отвел ее туда сам, как он все делает…
— С тех пор, как больше нет моста, не так ли?
— Впрочем, дядя, другого способа продолжить нашу поездку и не было.
— Был и другой способ, племянник Ахмет! Можно было вернуться и проехать вокруг Азовского моря с севера.
— Двести лишних лье, дядя! А моя женитьба? А тридцатое число? Вы забыли тридцатое число?
— Вовсе нет, племянник, и я намерен вернуться как раз до этой даты. Поехали!
Какое-то время Ахмет сильно волновался. Не приведет ли дядя в исполнение свой безумный план вернуться через полуостров? Или, наоборот, он согласится занять место на пароме и пересечь пролив Еникале?
Господин Керабан направился к парому. Ван Миттен, Ахмет, Низиб и Бруно последовали за ним, не желая давать никакого повода для грозившей начаться бурной дискуссии.
Керабан в течение минуты, показавшейся очень долгой, стоял на набережной и смотрел вокруг себя.
Его спутники остановились.
Керабан взошел на паром.
Спутники последовали за ним.
Керабан поднялся в карету.
Остальные также.
Затем паром отчалил, и вскоре течение понесло его к противоположному берегу.
Керабан молчал, молчали и остальные.
К счастью, воды были очень спокойны, и перевозчики без затруднений направляли свой паром, действуя то длинными баграми, то широкими веслами, в зависимости от глубины.
Был, однако, момент, когда можно было опасаться, что произойдет авария. Дело в том, что легкое течение, отклоненное южной косой Таманской бухты, захватило паром. Вместо того чтобы пристать к этой оконечности, его понесло в глубину бухты. Это значило, что возникла опасность вместо одного лье преодолевать пять, а господин Керабан, нетерпение которого проявлялось заметным образом, может отдать приказание повернуть назад. Однако паромщики, которым Ахмет перед посадкой пообещал щедрое вознаграждение, маневрировали так ловко, что сумели справиться с течением.
Поэтому через час после отплытия из бухты Еникале путешественники, лошади и карета причалили к оконечности косы, которая по-русски называется Южной[216].
Карета без труда была выгружена на берег, и моряки получили изрядный капиталец.
В прошлом коса образовывала два острова и один полуостров, то есть она разрезалась потоком в двух местах, и ее невозможно было пересечь в карете. Но в настоящее время прорези эти занесены. Поэтому упряжка смогла в один прием пройти четыре версты, отделяющие оконечность от городка Тамань. Через час она уже въезжала в него, и господин Керабан ограничился тем, что сказал племяннику:
— Воды Азовского и Черного морей недурно уживаются в проливе Еникале.
Вот все, что он сказал. И никогда больше не поднимался вопрос ни о реке племянника Ахмета, ни о Понте Эвксинском друга ван Миттена.
в которой господин Керабан, Ахмет, ван Миттен и их слуги играют роль саламандр.
Тамань — это довольно жалкий городишко. Неуютные дома, с выцветшими от времени соломенными крышами. Деревянная церковь, колокольня, постоянно закрытая непроглядной стаей ворон.
Карета пересекла Тамань не останавливаясь. Так что ван Миттен не смог посетить ни важный военный пост, ни крепость Фанагорию, ни развалины Тмутаракани[217].
Если Керчь — греческая по своему населению и обычаям, то Тамань — казацкая.
Отсюда и контраст, который голландец смог заметить лишь мельком.
Направляясь неизменно по самым коротким дорогам, карета в течение часа следовала по южному побережью таманской бухты. Этого времени путешественникам хватило, чтобы понять: местность чрезвычайно благоприятна для охоты, возможно, как нигде на планете.
Пеликаны[218], бакланы, гагары[219], не считая дроф, прятались в этих болотах в количестве поистине невероятном.
— Я никогда не видел столько водоплавающей дичи! — заметил ван Миттен. — На этих болотах можно выстрелить наудачу, и ни крупицы свинца не будет потеряно зря!
Это замечание голландца не вызвало никаких споров. Господин Керабан охотником не был, а Ахмет думал совсем о другом.
