— Ну, как же! — воскликнул негоциант. — Я конечно же приеду, прекрасная Сарабул, повидать вас и моего друга ван Миттена!
— И мы постараемся, чтобы вы не тосковали по вашей вилле… как и вы о Голландии, — прибавила любезная женщина, поворачиваясь к своему жениху.
— Рядом с вами, благородная Сарабул… — начал ван Миттен, но не сумел закончить свою фразу.
Затем, когда любезная курдчанка направилась к окнам салона, выходящим на Босфор, он сказал Керабану:
— Думаю, что наступил момент сообщить ей, что эта свадьба недействительна.
— Столь же недействительна, ван Миттен, как если бы ее никогда не было!
— Вы, Керабан, конечно, поможете мне немного в этой задаче… которая достаточно трудна?
— Гм… друг ван Миттен, — сник негоциант. — Это очень личные дела… и заниматься ими нужно тет-а-тет[346].
— Черт возьми! — выругался голландец. Он уселся в углу, чтобы выбрать наилучший в его положении способ действия.
— Достойный ван Миттен! — сказал Керабан своему племяннику. — Какая сцена предстоит ему с его курдистанкой!
— Не нужно, однако, забывать, — ответил Ахмет, — что это из-за нас его преданность довела беднягу до женитьбы.
— Поэтому мы придем ему на помощь, племянник! Ба! Он ценился, когда под угрозой тюрьмы его принудили заключить новый брак. А для западного человека это — основание считать такое бракосочетание абсолютно недействительным. Так что ему нечего опасаться… нечего.
— Я знаю это, дядя, но когда госпожа Сарабул получит удар в солнечное сплетение, она будет прыгать, как обманутая пантера[347]. А шурин Янар взорвется, как пороховой погреб!
— Во имя Мухаммада! — воодушевился Керабан. — Мы призовем их к разумности. В конце концов, ван Миттен ни в чем не был виноват, и в караван-сарае Рисара честь благородной Сарабул никогда не подвергалась даже тени опасности.
— Никогда, дядя. Но ясно, что эта нежная вдова старалась любой ценой снова выйти замуж.
— Несомненно, Ахмет. Поэтому она не колеблясь заарканила доброго ван Миттена.
— Железной рукой, дядя Керабан.
— Стальной! — ответствовал торговец.
— Но, в конце концов, дядя, если речь идет о том, чтобы сейчас же расторгнуть этот ложный брак…
— То так же идет речь и о том, чтобы заключить настоящий, верно? — ответил Керабан, потирая руки так, как если бы он их намыливал.
— Да… мой! — сказал Ахмет.
— Наш! — поправила его девушка, которая только что подошла. — Мы ведь это заслужили?
— Вполне заслужили, — улыбнулся Селим.
— Да, моя маленькая Амазия, — подтвердил негоциант, — десять раз заслужили. Что там десять! Тысячу раз! Милый ребенок, когда я думаю, что по моей вине, из-за моего упрямства ты чуть было…
— Ну, не будем больше об этом говорить! — потребовал Ахмет.
— Нет, никогда, дядя Керабан! — подтвердила девушка, закрывая ему рот своей ручкой.
— Поэтому, — продолжал Керабан, — я дал зарок… Да! Я дал зарок больше не упрямиться в чем бы то ни было!
— Хотела бы я увидеть это, чтобы поверить! — воскликнула Неджеб, разражаясь смехом.
— Гм? Что она сказала, эта насмешница Неджеб?
— О, ничего, господин Керабан.
— Да, — продолжал тот, — я никогда больше не хочу быть упрямым… разве только в своей любви к вам обоим.
— Если господин Керабан перестанет быть самым упрямым из людей… — пробормотал Бруно.
— Это будет значить, что у него больше нет головы! — ответил Низиб.
— И еще чего-нибудь! — прибавил злопамятный слуга ван Миттена.
Тем временем благородная курдчанка подошла к своему жениху, который задумчиво сидел в углу и несомненно находил свою задачу тем более трудной, что ее осуществление возлагалось на него одного.
— Что с вами, господин ван Миттен? — спросила она. — Я вижу, вы озабочены.
— В самом деле, зятек! — прибавил господин Янар. — Что вы здесь делаете? Я думаю, вы не для того привезли нас в Скутари, чтобы мы ничего здесь не видели. Покажите-ка нам Босфор, как через несколько дней мы вам покажем Курдистан.
При этом страшном названии голландец вздрогнул, как если бы получил удар от электрической батареи.
— Пойдемте же, господин ван Миттен! — продолжала Сарабул, вынуждая его подняться.
— К вашим услугам… прекрасная Сарабул! Я полностью к вашим услугам! — ответил ван Миттен.
