Джон Гиль заметил с некоторым вызовом и раздражением:
— Муравьев — это… По-китайски: пустили тигра в горы!
— Он новый губернатор…
— Когда новый ботинок начинает жать, вспоминаешь старый ботинок.
— Мы любим повторять, что всякая поспешность губит славные дела, великие замыслы. — Гусайда склонил голову, как бы предлагая прервать беседу.
— Я вижу, что вы не только храбрый военный, но и мудрый философ. Изучаете английский…
«Кто меня хвалит в лицо, тот меня презирает, — подумал Юй Чен. — Кто меня оговаривает тайком, тот меня боится».
Гость заговорил о поездке по Амуру. Юй Чен обещал ему содействие в изыскании парусного судна, проводника и охраны.
После ухода миссионера гусайда поднял руки на уровне лица и, полузакрыв глаза, зашептал:
— О, Будда, да придет всем нам благоденствие! О Будда, озаряющий лучами ста тысяч солнц, одетый в одеяние, неуязвимое для оружия злых духов, соблаговоли сделать так, чтобы по всей империи нашей распространилась волна улыбки благодеяния твоего!
Затем он распорядился, чтобы к нему привели баргута и арестованного бурята.
«Мне бы не в Айгуне служить, — подумал гусайда. — Нашли кем заткнуть здешнюю дыру… головотяпы пекинские! Большая кисть пишет большие иероглифы, большой человек делает большие дела».
Два страдника с саблями наголо ввели в кабинет гусайды Очирку Цыцикова. Еще в тюрьме с него сняли ременные путы и накормили. Что он ел — не разобрал. Не то коренья, не то трава какая-то в суповом наваре. Язык и губы его распухли и кровоточили, он с трудом проглатывал пищу, не ощущая вкуса. И все же он почувствовал себя лучше, и та отрешенность от жизни, которая только что заполняла его душу и мысли, стала слабеть и отдаляться от него.
«Попал в ад — считай, что и в аду хорошо», — решил он.
Жажда жизни, проснувшись, в нем, обострила все его чувства. И страх перед неизвестностью, не сулившей ему ничего хорошего, и настороженность в ожидании любой беды и опасности, и жалость к себе за свою неудачливую судьбу, и беззащитность перед многочисленными, враждебно настроенными к нему маньчжурами — все это заставляло его лихорадочно искать пути спасения.
— Посмотри со вниманием и зоркостью на пенного, — приказал гусайда баргуту. — Тот ли это человек?
Косорина шагнул к Цыцикову. Прищурившись, долго ощупывал его жадным косящим взглядом.
— Это бурят из улуса Нарин-Кундуй, казак…
— А что такое казак?
— Это лоча. Вор, дьявол. Злой дух. Пограничный стражник.
Гусайда недоверчиво покосился на баргута.
— Да, мой господин. Это лоча… пограничный стражник. Я его хорошо запомнил. Я неграмотен, но хорошо памятен. Он был на вороной кобыле…
Баргут стал вспоминать стычку хунхузов с бурятскими казаками.
— Почему он перешел границу?
Баргут повернулся к гусайде:
— Если всегда стоять на берегу реки, то нельзя не промочить ноги. Не иначе, как он разведчик.
Гусайда подумал и вынул из кармана куртки янчан[31].
— Скажи пленному, что на одной стороне янчана изображен толстый и сердитый мандарин. У мандарина много власти и денег. У него никакой обед не обходится без сладостей и фруктов. Если пленный сознается во всем и будет верно служить мне, айгуньскому военачальнику, то я обещаю, что он скоро станет вот таким же толстым мандарином, и кошелек его раздуется от таких вот янчанов. Если же он будет молчать… Я прикажу, чтобы ему отрезали язык. — Гусайда заулыбался. — Зачем такому молчаливому буряту язык? Если этот пленный бурят не видит, что перед ним маньчжурский гусайда, не видит, что он находится в Айгуне, где на стенах пушки, а у пушек непобедимое восьмизнаменное войско, то, спрашивается, зачем тогда ему глаза? Я прикажу, чтобы ему выкололи глаза. А когда он останется без языка и без глаз, то… Вот на другой стороне янчана изображены зубастые и многоголовые драконы. Я прикажу, чтобы его втолкнули в клетку к драконам. Не считаешь ли ты, мой любезный, что мои слова подобны огню, так как они сжигают все, что мешает совершенствованию души человека? Как огонь сжигает дрова, так и мои слова… — Юй Чен заулыбался, разглаживая усы.
Цыциков ответил баргуту, что из Кяхты в его улус была доставлена бумага с приказом арестовать его, Очира Цыцикова, за убийство хунхуза. Он, Очир Цыциков, опасаясь наказания, бежал на реку Шилку, но сюда за ним пришла та же бумага, и в Усть-Стрелке его могли бы схватить. Он выкрал лодку и спустился на ней в Амур. Пристал к гольдам. Но у них кормиться было нечем. Стойбище посетили злые духи, они забирались в души стариков, женщин, детей, вызывали красноту на теле, боль… Гольды умирали. Живые сидели в холодных ярангах, жевали ремни, варили старые шкуры, собирали по высохшим озерам мертвую рыбу. Чтобы не умереть, он ушел от них на той же лодке. В Айгуне хотел наняться к купцам или пойти слугой к господину.
