Пропиши, что просим унять казаков за поборы. Понял?
— В точности понял.
— Ну, ступай себе, иди. Утром покажешь, что сочинил. Да чтоб разборчиво было составлено. И умно.
Оставшись один, Бумба задумался. По всему чувствовалось, в Иркутске зрели важные перемены. Что будет с бурятским войском? Нужно ли оно? А если нужно, то кому прежде всего?
Новый генерал-губернатор приказал бурятские полки обучить строю, пополнить конными и пешими командами. Но… Бумба знал, что царь подписал указ о роспуске инородческих частей. Почему же Муравьев не слушает царя? Тут какая-то тайная политика! И ему, главному тайше хоринских бурят, надо плыть на волнах этой политики и не погрузиться на дно.
Бумба против сохранения бурятских полков. Если дело так пойдет и дальше, бурятских казаков с семьями отчислят в военное ведомство, и они уйдут из-под власти главного тайши и родовых шуленг. Без ясачных останемся…
«Не окажись ясачных, я потеряю власть, а без власти я не удержу накопленное богатство, — подумал он. — Mнe эти казаки совсем ни к чему. Лучше бы приписать их в гражданское ведомство. Жили бы мы тихо, спокойно, собирали подати, разводили скот, исполняли древние обычаи и законы родовичей. Зачем бурятам лезть в мировую политику? Пусть Муравьев с манджурцами сталкиваются лбами. Как хотят… Кто-то сказал… Да это проезжий бонза[10] из Китая: «Когда дерутся два тигра, забирайся поскорее на вершину сопки и наблюдай оттуда, чем кончится эта драка». Но с вершины сопки когда-то надо спускаться… к тигру-победителю. Хорошо, если бы они пожрали друг друга. Но этого не бывает. Кто-то победит, кто-то окажется побежденным. Надо вести такую политику, чтобы можно было безбоязненно спуститься с вершины сопки к любому из тигров-победителей».
Главный тайша улыбнулся, ом был доволен собой. «Пожалуй, у меня что-то есть от государственного ума, — решил он. — Такая хитрая, такая дальновидная политика! Очень жаль, что все это приходится хранить в тайне, и никто не узнает, сколь мудр хоринский правитель. Очень жаль!»
Все чаще по небу текли голубые полыньи, все чаще верховодил в степи теплый ветер. К полудню у южных стен юрт — солнечный пригрев. Над изгородями, скотными стайками носилось ошалелое воронье.
Зима на исходе.
Бумба собрался проехать по Уде, посмотреть тамошние пастбища, да замышленное пришлось отложить. Курьер привез вызов в Иркутск. Суглан главных тайшей…
Принял их в своем просторном кабинете генерал-губернатор Николай Николаевич Муравьев, маленький, подвижный, в зеленом мундире при золотых позументах, эполетах и орденах. Муравьев был ласков и обходителен с бурятскими начальниками, с каждым поздоровался за руку.
Начальник инородческого отдела, высокий сухощавый чиновник в пенсне, с бородкой клинышком, доложил о состоянии хозяйства у бурят, где и в какой сумме задержан ясачный платеж, откуда и какие жалобы на притеснения и обиды.
— Почему медленно вводится хлебопашество? — спросил Муравьев и нахмурился.
Начальник инородческого отдела сиял пенсне, помахал им перед смущенными главными тайшами.
— Жизнь и занятия бурят зависят от тех условий, в которых они живут. Хлебопашество у них вовсе не в моде и не в их вкусе. Они полагают, по темноте своей, что пахать — это все равно что ранить лицо земли. Кочующие буряты питаются мясом да молоком. Из молока выделывают творог чрезмерно кислый. Вместо овощей употребляют без соли мелко нарубленный мангир[11].
— Я видел… буряты продают рожь на иркутском базаре, — прервал его Муравьев. — А вы говорите: «Не в моде…»
— Да, продают. В иной год до десяти тысяч четвертей ржи привозят на продажу в Иркутск. А овес мы получаем весь от бурят Балаганского уезда. Но в Забайкалье все обстоит иначе.
— Почему бурятские казаки не сеют хлеб?
— Ваше превосходительство, не угодно ли послушать главного тайшу Селенгинского ведомства?
— Пусть ответствует, — слабо, будто нехотя, шевельнул рукой Муравьев, и его кресло откатилось к окну. Генеральское кресло было на серебряных, колесиках. — А мы посмотрим, какие он оправдания выскажет.
Поднялся седой и толстый селенгинский начальник, зашамкал беззубым ртом. Толмач, опытный, повидавший много чего за свою жизнь, уверенно перевел, да так скоро и складно, что Муравьев в истинности перевода усомнился.
