«Во мне бушует царство растений», — писал Гете. И Крылов тоже часто ощущал себя растением, деревом…
Он как-то поделился своими соображениями с Коржинским.
— Правильно. Я тоже так думаю, — поддержал Коржинский и, как не раз бывало в их беседах, увлекаясь, поплыл дальше, не огладываясь на берег, с которого все началось. — Я вообще убежден, что у растений есть душа, сознание, чувства, инстинктивные движения, память… Просто мы еще не научились их понимать.
— Эк хватил, — пробовал остановить его Крылов. — Витализм, господин Коржинский, есть теория заблуждающихся.
— А у меня своя теория, — задорно оборонялся Коржинский. — Фитопсихология. Более того, я сейчас задумал одну грандиозную работочку, где хочу доказать, что между растениями существуют не только интимные связи, но и социальные.
— Не сносить вам головы, — предостерегал увлекающегося друга Крылов. — Одно дело подмечать интересные явления и связи в растительном мире и пытаться объяснить их с научной точки зрения, и другое — переносить на растения законы развития человеческого общества. Вам сам Тимирязев голову снесет.
— Не снесет! Да и не боюсь я никого. Недаром же я потомок запорожских казаков. Читал «Тараса Бульбу»? Помните Коржа, которого поляки зарубили под Дубно? Так вот — это мой предок.
Да, отваги Коржинскому не занимать. Жаждет сразиться и сразить петербургские авторитеты. Для того и из Томска вырвался.
С чувством щемящей тревоги и грусти Крылов посмотрел на друга. Выходит, это их последний совместный Татьянин день…
Публика все прибывала. Заглянул ненадолго ректор Великий, глазами пересчитал профессоров: так и есть, одни и те же, кто стремится теснее сойтись со студентами, — Коржинский, Крылов, зоолог Кащенко, химик Залесский… Что касается Коржинского, то он, как говорится, отрезанный ломоть, а вот об остальных назавтра станет непременно известно господину попечителю. Донесут, не преминут. Владимир Николаевич Великий сокрушенно вздохнул и усталой шаркающей походкой удалился из биллиардной. Ох, уж этот Татьянин день…
В «мертвецкой» сделалось душно, чадно. Однако никто не уходил, наоборот, общение становилось все более тесным, откровенным. Пели «Белеет парус одинокий». Вспоминали народников, Некрасова…
Кто виноват — у судьбы не допросишься, Да и не все ли равно?..
Выпили за упокой души четырех студентов-республиканцев, убитых в Барцелоне во время стычки с полицией.
— Отцы и дети сороковых годов, лучшие люди шестидесятых спорили об идеях, а не о рубле! — горячо говорил сплотившейся вокруг него молодежи Коржинский. — Костер и лавры Савонаролы теперь никого не прельщают. Чем же ответите вы, молодежь восьмидесятых? Рационализмом? Умозрительностью? Современное общество равнодушно. Из надвигающейся тучи будущего уж слышны громовые раскаты, но общество не замечает их, заглушает беззаботностью. Всюду только и слышно: поэзия нам не нужна, красота хороша для физического наслаждения, а мысли… Мыслить страшно…
— И это говорите вы, духовные отцы наши?! — с негодованием возразил кто-то.
— Да. Это говорю я! — вскинул красивую голову Коржинский. — Потому что искренен. И не менее, а, может быть, более вашего терзаюсь сомнениями и душевной непогодой.
Крылова утащили за какой-то столик, где сидели бывшие казанцы. Среди них было много так называемых «неудачников», которые громко и публично каялись, что «покинули знамя», что «среда засосала»…
— Общество придет к идеалам братства, равенства и свободы! И не потому, что оно «устанет от мук, захлебнется в крови, утомится безумной борьбой»… Нет! Мы верим, что придет гордый, могучий человек! И ярко тогда разгорится солнце познания и весь мир будет праздновать свой Татьянин день… — голос Коржинского звенел, как натянутая струна.
— Качай его, ребята! — восторженно выкрикнул кто-то.
Коржинского качнули, и он стукнулся лакированными туфлями о низенький задымленный потолок.
— Прав Ядринцев! Сибирь — страна диких и скверных анекдотов. В ней возможно и то, что нигде немыслимо! — выкрикивал молодой срывающийся голос. — Так выпьем за ее раскрепощение!
— Браво! А вы слышали, господа, как называют Сибирь в учебниках географии? Сибирью называют страну, лежащую всюду, где бьют по зубам…
