Крылов не поверил своим глазам: повозка действительно преобразилась. Новенькая белая кошма надежно защищала небольшой кузовок от ветра и стужи, придавала нарядный вид.
Заметив невольную улыбку на его лице, Сапожников удовлетворенно огладил коротышку-бороду, переходящую в бакенбарды, и заключил:
— Вот и славно. Вот мы и договорились.
Ну, что ты с ним поделаешь? Ежели рассудить, мог ведь и ограничиться приказом. Право за ним такое имелось.
Долго еще приглядывался к нему Крылов. Все ждал, не отпадет ли маска. Нет, не отпадала. Наоборот, все убеждало в обратном: никакой маски не существовало и в помине. Просто Василь Васильич такой человек. Похож на звонкий водопад, радугой светящийся под лучами солнца. И принимать его надо таким, каков он есть.
…Крылов потянул тяжелую, разбухшую от постоянно влажного и теплого воздуха дверь и вошел в оранжерею. Откуда-то издалека, из червоводни, раздавалось громкое пение:
Там гробовая тишина,
Там беспросветный мрак…
Зачем, проклятая страна,
Нашел тебя Ермак?..
Заранее предвкушая встречу, Крылов заглянул за перегородку.
Так и есть: забравшись на верстачок, Василь Васильич по плечи ушел в этажерку, увлеченно кормил шелковичных червей и распевал поэму Некрасова «Русские женщины», переложенную на музыку собственного сочинения.
Крылов подергал его за штанину.
— Господин альпинист…
От неожиданности самодеятельный певец качнулся, потерял равновесие и кулем свалился на руки Крылова. Так они и обнялись.
— Рад вас видеть в добром здравии, — пробормотал Крылов, вкладывая в эти слова всю теплоту, на которую был способен.
— Спасибо, голубчик, спасибо, — растроганно ответил тот. — Соскучился по вас, по оранжереям, право, сил нет…
«Альпинистом» Василия Васильевича назвал Крылов, с его руки прилипло к нему и это, бог знает какое по счету, прозвище. Было дело так. Возвратился прошлым летом Сапожников из заграничного путешествия.
— Ну, как там в Швейцарии? — спросили его. — Как знаменитые Альпы?
— Что Альпы? — разобиделся Василь Васильич. — Видал я эти Альпы! Далеко им до нашего Алтая!
Сапожников влюблен в алтайские ледники. Одним из первых начал изучать их серьезно. Написал большую книгу «По Алтаю». И слышать не может ни о каком заграничном приоритете высокогорных красот.
Однако же как похудел он за время нездоровья, осунулся, кожа приобрела какой-то серый малокровный оттенок…
— Ничего! — бодро отмахнулся Василь Васильич. — Лето начнется, соберусь в экспедицию, живо нагуляю и цвет, и вес. Буду здоровый и красный, как гусиный нос на морозе!
Крылов негромко, взрывчиками, рассмеялся:
— П-х… п-х… ха… хо…
Он всегда так смеялся, когда шутка была неожиданная и смех овладевал им против воли.
Довольный, Василь Васильич подбрил еще:
— Пациент побывал у двух врачей. Один посоветовал море, другой — пешие прогулки. Что делать больному, как вы полагаете?
— Не знаю… пх… пх…
— Идти к морю пешком!
И Сапожников раскатился звонко, заразительно, будто валдайские колокольцы.
Веселой вышла встреча.
Пока Немушка переносил в профессорскую повозку обручные посудины: кадочки, лагунки, чанушки (память о Габитове), в которых обитали субтропические и тропические экземпляры, Сапожников и Крылов обошли тепличное хозяйство. Василь Васильич как обычно двигался стремительно, говорил много и возбужденно, несколько даже лихорадочно; чувствовалось, что он действительно соскучился по зеленому царству, по общению.
— У меня нынче открытая лекция «Зачем цветут растения?» — поделился он. — А в самом деле, зачем они цветут? Только ли для того, чтобы привлечь насекомых-опылителей? И правомочно ль вообще ставить подобный вопрос — зачем?
— Все вопросы правомочны, — сказал Крылов. — Беда в том, что на многие из них пока нет сносных ответов.
— Правильно, — согласился Сапожников. — Вот мы и обязаны их сыскать. На то мы с вами и ученые люди.
— Ученые, — грустно усмехнулся Крылов. — А коснись — очевидного объяснить не умеем.
— Например?
— Жизнь нашу. Социальное бытие, — хмуро ответил Крылов, жалея, что втянулся в философствование. — Отчего один человек может другому по физиономии съездить, в короб швырнуть? В то же время другой — не смеет…
