Они пили в кафе, потом где-то на берегу, под чрезвычайно отвратные консервы. Валичка, усердный труженик, помнил, однако, что завтра ему надо во что бы то ни стало явиться на службу, на свою выставку. Уже в сумерках они, шатаясь, пришли на автостанцию, но — увы! — последний автобус давно уже ушел. Добросовестный пропагандист пожарного дела решил тогда идти до города сто десять верст пешком; Клыч с Богданом поддержали его в этом намерении, и отправились провожать. Они весело протопали через все Малое Вицыно, прошли еще километр по шоссе, и тут силы оставили их. Они упали на обочину, и Постников возопил горестно: «Что же мне делать, братцы?! Меня уволят, я стану безработным, бедняком!» — «Ти нэ бойся, — успокаивал его Клыч. — Ти наш друг, да? Будем помогать». Богдан мирно уснул поверх кюветного откосика, а Клыч развил бешеную деятельность в отношении попутных машин. То он выскакивал на дорогу, плясал, вскидывая руки, и стремглав бросался обратно, лишь только машина приближалась; то, изображая диверсанта, крался по шоссе наперерез фарам, зажав в зубах унесенную им из кафе измятую вилку. Сполохи фар играли на хищном лице его, и он, повернувшись к нюнящему, сидящему поодаль, развалив колени, Валичке, обращался к нему с жестом молчания: прижимал к губам мохнатый палец и громко шипел. Машины, однако, не останавливались, видя в отчаянных Клычевых попытках обычное пьяное баловство. И только когда он, вообразив уже невесть что, серым червяком, прильнув к дороге, пополз на другую сторону перед самой машиной, остановился «жигуленок-шестерка», и обезумевший от страха шофер, выскочив из машины, бросился к нему с монтировкой. Валичка громко ойкнул, и этого оказалось достаточно, чтобы разбудить Богдана: тот открыл глаз, и, неведомым чутьем сразу уяснив обстановку, кинулся на дорогу. Вскоре он уже держал водителя «жигуленка» за шкирку, и сыпал ему плюхи на затылок. Водитель дрожал и озирался, когда они, втиснувшись в теплое «жигулиное» нутро, неслись по шоссе, колебля окрестный спокойный воздух песней:
— Гой ты, Галю, Галю молодая!
Що же ты нэ вмэрла,
Як була малая?!..
Валичка чувствовал себя отлично вплоть до Потеряевки, где Богдан с Клычем сошли, наказав едущему в город из родных некогда мест владельцу «жигулей» довезти нового их друга до места в целости и сохранности. «А то…» — и Богдан показывал большой кулак, а Клыч шипел, скрежетал зубами и тянулся крючковатыми пальцами к шее автовладельца. Однако стоило оказаться вдвоем с шофером на темной дороге, во мгле, рассекаемой острыми фарами, как Постникова покинули и кураж, и хмель, и он стал бояться, что водитель вот-вот возьмет да и выбросит его по дороге. Что тогда делать? Ой!.. Он затаился тихо в уголочке и помалкивал. И шофер тоже молчал, обременив себя в отношении пассажира, видно, какой-то мыслью.
Валентин Филиппович с грустью и теплом вспоминал о своих прекрасных новых потеряевских друзьях. Он знал, что, приехав теперь в это село в поисках клада, не останется в одиночестве: ему помогут во всем, о чем только ни попросит. Конечно, он и словечком не обмолвится им об истинной цели своего прибытия, объяснит, что просто решил провести здесь свой отпуск, — но ведь сколько проблем снимается, когда рядом есть знакомые, даже больше того — настоящие друзья, Клыч и Богдан! Они его звали в гости, и он приедет, разумеется: не может же он их обидеть! Клыч, правда, больше помалкивал, бегал за вином и закуской и сверкал глазами, зато Богдан уж разливался соловьем. Он описывал и природу, и золотого человека участкового, и жемчужного человека Крячкина, которого звал почему-то хозяин, и яхонтового прапорщика Поепаева из райвоенкомата… Что-то грезилось, и думалось, и вспоминалось Валичке при виде веселого нечесаного Богдана, однако, отуманенный алкоголем, он так ничего и не догрезил, не додумал, не довспоминал. И все теперь потеряевские жители обрели сходство с друзьями: Валичка представлял их всех смуглыми, горбоносыми, поджарыми или полными телом, весело хохочущими жадными ртами в золотых зубах, или яростно сверкающими глазами по сторонам. Сердце от таких представлений беспокоилось, вертелось на месте, и уже хотелось обратно.
