В восемь ноль-ноль готовность перенесли на восемь тридцать.
Говорят: нет хуже ждать и догонять. В этот день мы получили исчерпывающую возможность убедиться в мудрости этой старой поговорки. Однако не стану опережать события.
В десять пятнадцать, когда мы уже вконец извелись от жары, безделья и полнейшей неясности — что же происходит? — прозвучала, наконец, команда:
— «Атропин-шестой», — к запуску!
Первой парой выходить на цель следовало майору Тюрину и капитану Севруку; следом с интервалом в десять минут — нам с Батей, потом, еще через десять минут — капитану Конышеву с капитаном Цоем и так далее — всего пяти или может быть шести парам.
Сидя в кабине, истекая потом, я видел, как пролетел стороной первый «американец». Он шел на тысяче с небольшим метров высоты и смотрелся впечатляюще — подкрадывающийся к цели противник… По рации я услыхал незнакомый голос: «Лаванда», я — «Ромашка-девятый», разрешите покидание?
— «Ромашка-девятая», — откликнулся командный пункт, — покидание разрешаю.
И тут же от Б-25-го отделилась черная точка, пролетела в свободном падении метров двести, и в небе полыхнула белая вспышка — купол растянулся и наполнился. А я подумал: слава богу! Странная штука, мне никогда не приходит в голову сомневаться в надежности парашютных систем, но все равно, каждый раз, когда в небе распускается чей-то купол, я испытываю мгновенное сладостно пронизывающее чувство невероятного облегчения. И это с тех пор, как я мальчишкой был свидетелем свободного падения человека с восьмисот метров и до земли. Такое из памяти не уберешь. Парашютист достиг земли, а в наушниках загремел аффектированный голос майора Тюрина:
— «Лаванда, лаванда, лаванда»! Я — «Атропин-два», к атаке готов!
— «Атропин-два», спокойно, спокойненько атакуйте. — И тут же последовали команды нашей паре: — Запуск. Выруливание. Взлет!
С годами, когда втянешься в летную жизнь, от праздничности аэродромных команд мало чего остается, так — едва ощутимые следы былой магии. Мы спокойно запустили двигатели, не спеша вырулили, опробовали тормоза и нормальным порядком взлетели. В сознании запечатлелось: жарко, даже очень жарко… над головой появились первые облачка… белые-белые, будто лохмотья пены для бритья… облачка взбухали и круглились…
Тюрин ссадил своего «американца» первой же ракетой. Правда мы этого не видели, но все слышали — по рации.
«Лаванда, лаванда, лаванда!» — торжествовал его восторженный тенор — «Атропин-второй» ваше задание выполнил полностью…
Поощрила ли его земля, не знаю: отвлек Батя. Он показал в этот момент рукой — перестройся вправо. Переходя под машиной командира на указанную мне сторону, я заметил нашего «американца» и обнаружил тугой парашютный купол, под которым телепался тот бедняга, что пригнал нашу цель. Я усиленно вертел головой, стараясь оценить обстановку… Сейчас, одну минутку!..
— Оружие, — сказал Батя. Я понял — командир напоминает: включи тумблер, сними предохранительную скобу, словом, будь готов сработать за него, если произойдет какая-то задержка с пуском у ведущего. Следом он постучал себе по голове и поднял большой палец, после чего просигналил рукой — оттянись, не подлезай слишком близко…
…И обстановка мне не понравилась: точно по курсу следования цели одно за другим стремительно раздувались облачка. Отдаленно они напоминали вспухающие коробочки зрелого хлопка. Батя доложил о нашей готовности к атаке и получил разрешение земли.
И тут цель нырнула в первое облачко.
Мы действовали в точном соответствии с теми схемами, что рисовали два дня подряд, но цель, не отработавшая всего опешим по летному», благополучно ушла и Батя атаковать не успел.
Конечно, мне бы следовало резко отвернуть вправо, чуть выждать и перехватить «американца», как только он выползет из облачка. Там, будьте уверены, в настоящих боевых условиях я бы непременно и поступил, но здесь я держался ведущего, шел за его крылом, словно преданный бульдог у ноги своего хозяина.
Почему?
Только потому, что так было предписано, утверждено и отработано на земле — пары не разрываются! И не рассуждать: пара есть основная тактическая единица при ведении воздушного боя!
