Время поджимало, скоро подгребет Буратина, и нет никакой правды в том, чтобы грузить девчонку своими проблемами. У нее-то, слава Господу, нет войны. У нее с рождения мирное время и мирные обязанности. Людей спасать.
* * *
Деревянному человечку, когда вернулась способность разумно говорить, он сказал:
– Завтра возьми отгул, пойдешь в ОВИР и подашь бумаги на загранпаспорт.
– Зачем? – не поняла она.
– На море поедем.
– Мы же были, – удивилась Буратина.
– Моря-то разные. Было Черное, а будет Средиземное.
– Не жирно получится?
– Нормально.
– А там что?
– Там много чего. Турция, Египет. Или Кипр. Хороший остров, сплошные курорты. У меня друг отдыхал в Лимасоле, говорит, полный кайф.
– На Кипре же небось доллары.
Он отмахнулся:
– Не ищи проблему там, где ее нет.
Буратина глянула на него с подозрением:
– Слушай, Тимоха, чего это ты баксами размахался? Инкассатора убил?
– Банк ограбил, – сказал Тимур, – я замок пилил, а Анжелка на шухере стояла.
Однако на этот раз отделаться шуткой не удалось.
– Ну-ка посмотри на меня, – приказала Буратина.
– Смотрю с удовольствием.
– С удовольствием не надо, удовольствие ты уже получил. Кто ты все-таки?
Тимур удивился:
– Мы же давно выяснили – дурак.
Девчонка взмахом ладони отвела шутку.
– Что дурак, понятно. Ты сидел?
– Пока не приходилось.
– А деньги откуда?
– Подарили.
– Ты можешь ответить честно?
Честно ответить Тимур не мог, пришлось врать:
– Я же тебе рассказывал – служил. Много лет служил. А за службу платят.
– Воевал, что ли?
– Иногда воевал.
– Но все войны давно закончились – откуда деньги?
В одной фразе было два вопроса, он предпочел ответить на первый:
– Войны никогда не кончаются.
– Знаю, слышала, – раздраженно отмахнулась она, – пока не похоронен последний солдат, да? Но деньги все же…
– Погоди, – прервал Тимур, – пока не похоронен – да. Но это все так говорят. А у меня был друг, Федька, классный парень, песни под гитару сочинял. Так у него песня была… Точно не помню, но мысль такая: война кончается, когда похоронен последний солдат, повешен последний предатель и прощен последний трус. Красиво, правда?
Маневр удался – Буратина отвлеклась от неудобного вопроса:
– А трусов надо прощать?
– Конечно, надо. Трус хочет жить. А кто не хочет?
Тимур вздохнул и опустил голову. Вот так вышло – шутил, шутил, и дошутился. Когда-то Федькина песня и вправду казалась просто красивой. Но ведь сколько лет прошло! Целая жизнь. Ну, не целая, так полжизни. С тех пор Тимур слишком много повидал и теперь знал, что в России последний солдат не будет похоронен никогда. И сам Федька не будет: лавина, которая его накрыла, доверху засыпала ущелье, да еще и ледник сошел. Кто в нищем Таджикистане будет печалиться о мертвых чужаках, когда свои живые еле дышат. И Макарыч никогда не будет похоронен. Цинковый гроб в Москву отправили – а что в том глухо запаянном цинке? Пара пуговиц, обгорелый рукав и ошметки тела, неизвестно чьи. Ну и, само собой, земля для веса, чтобы родные не сомневались – ребята-похоронщики свое дело знают. И последнего предателя не повесят, а отмажут, да еще и наградят…
У девчонки досада еще не прошла.
– А ты кто? Не погиб, не повешен. Значит, трус?
– Наверное, – согласился Тимур, – дурак и трус. Выжил – значит, трус. Тут уж ничего не поделаешь, закон войны: герои погибают, а трусы возвращаются и плодят детей. Потому-то так и получается: чем больше побед, тем трусливей народ.
На всеобщей войне, подумал он, последнего предателя не казнят никогда. А вот на его личной – чего бы и нет? На личной войне возможно многое, даже что-то вроде справедливости. Личную войну закончить можно. И трусов простить, всех скопом. Трусы редко виноваты. Просто их плохо учили. Чем меньше солдат умеет, тем больше боится. На себя не рассчитывает. А на кого еще солдату надеяться, если на себя нельзя? Так что пускай живут. А там, кто знает, может, и Бог их простит.
– Все-то ты врешь, Тимоха! – проворчала девчонка. – Ну, что мы будем делать на твоем Кипре?
– В домино играть, – ответил Тимур.
Он вдруг почувствовал тягостную, опустошающую усталость. Ничего не хотелось – ни думать, ни решать, ни, само собой, объяснять, тем более что и объяснить-то ничего невозможно. Это ему нужно на Кипр, ему единственному, а больше никому на свете. Ему нужно закончить свою войну, нет сил тянуть дальше. Последний долг, и все, никакой больше крови, а то вовсе в волчару превратишься, странно, что еще клыки не растут. И так из мужиков почти никого не осталось. Умирать не профессионально – а почти все умерли. Вот так вышло. Учили убивать во славу родины. А потом родина потерялась в бессмысленности и бестолковости сменяющих друг друга властей и войн, осталось только умение убивать. Умение и привычка. Слетать на Кипр, и все. Подвести черту и забыть. Жить, как все. Как Буратина живет или Анжелка. Или Пашка со своей командиршей. Или Генка. Завязал ведь, сумел. Сперва учился, отрабатывал, теперь достойный гражданин, семейный человек. А что было посередке… Ничего и не было, провал в памяти. Где-то служил, а где, забылось. Вот и ему, Тимуру, надо так. Слетать на Кипр к доминошнику и обрубить канат. В последний раз слетать, чтобы душа успокоилась. И все. Доминошник крайний, за ним никого. А если и есть кто повыше, Тимура это никак не касается, не знает и не станет узнавать. Только доминошник. Чтобы Лешке спокойней лежалось со своей Глашкой, и Макарычу, и тем случайным солдатикам. Да и Зятьку, паскуде, будет полегче, если на том свете дойдет до него, что не один расплатился за давнюю подлость. Слетать на Кипр, но это уже все, финиш. И выйти из обрыдлой войны. Наконец-то выйти…
