Глава шестнадцатая
ПОМИНКИ ПО ЛЕНЬКЕ ПАНТЕЛЕЕВУ
Ну, кто еще станет гулять по морозцу в кожаном пальто и городской кепочке, если не Васька Пулковский? В Петрограде Иван не шибко любил молодого бандита за наглость и воровскую браваду, а здесь словно другой человек. И наглость куда-то пропала, и по-человечески заговорил, да и пользы от него много.
— Ты чего в избу-тο не зашел? — буркнул Иван. — Видишь, не заперто. Стоишь у дверей, словно бродяга.
— Да я чё-то не решился к тебе войти, — простучал зубами Пулковский. — Кто тебя знает, какие сюрпризы у тебя в хате? Может, гранату в сенях привесил?
— Иди уж, грейся, — ухмыльнулся Иван. — Нет у меня никаких сюрпризов. Не хватало в собственном доме гранаты подвешивать. Подвесишь, сам первым и напорешься.
Радостный Васька скрылся в доме.
"Ê-мое, а печка-тο у меня не топлена! — запоздало вспомнил Иван. — Ну, ничего страшного, щас затоплю. В доме-то все теплее, чем на улице".
Николаев распряг мерина, завел конягу в хлеб. Щедро сыпанул овса, сходил на колодец, принес ведро воды. Работа настроила Ивана на миролюбивый лад — бросать все и ехать за Фроськой прямо сейчас уже не хотелось. Да и права Марфа— как баба жить станет, ежели Иван ее отца и братьев пристрелит?
Прихватив с собой охапку дров, Иван вошел в дом.
— У тебя тут как в погребе, — упрекнул его Васька. — Тараканов морозишь, что ли?
— Щас "голландку" затопим, — пообещал Николаев.
Тепло от русской печки идет не сразу, да и протапливать ее долго, потому во многих домах к ней пристраивали "голландки". На плите можно чайник вскипятить, еду сготовить. На нее и дров меньше уходит, и дом греется быстрее. Правда, в отличие от русской печи, тепло держится недолго.
Сложил дрова, нащепал лучины, чиркнул спичкой.
Крошечный огонек робко лизнул краешек сучковатого полена, слегка подрос, превращаясь в диковинный цветок, осмелев, ухватил багровым лепестком кусочек побольше, перекинулся дальше, обнимая другие поленья, и наконец пламя началось вырываться из устья. Иван прикрыл дверцу, послушал, как загудело в трубе, повернулся к гостю.
— Слышал, что Леньку Пантелеева грохнули? — спросил Васька, прикладывая ладони к кирпичам.
— Откуда? — вскинулся Иван. — А давно?
— С неделю назад, — сообщил Пулковский, покрякивая от удовольствия. Отдернул руки: — Жжется!
Не то чтобы Иван шибко удивился новости — все к тому и шло, что атаман сложит буйную голову, но смерть всегда приходит нежданно — хоть своя, хоть чужая. Леньку вроде бы пожалеть надо, но жалость куда-то подевалась. Стольких за последние годы друзей-знакомых потерял, что никакой жалости не хватит. А с Ленькой-Леонидом… Поначалу было к атаману уважение, да прошло. Иван ему свои долги отдал, помог из Крестов вылезти, а больше и видеть не хотел. Как говорят: "Помер Максим, так и хер с ним!"
— Сам-то откуда узнал? Вроде в газетах о том не писали.
— В тех, которые в Питере, — писали. Мол, так и так, убили самого опасного бандита-налетчика двадцатых годов. А я не в газетах, приятеля встретил из Питера. Он по "клюквам"[15]большой мастак, хотел у вас чё-нить надыбать, да по рогам получил. Угостил я парня, слово за слово, он рассказал. Засыпался Ленчик на хазе, на Можайской.
— Подожди-ка, — наморщил лоб Иван. — Можайская, Можайская… Что-то знакомое… Семеновские казармы там были, что-то еще?
— Какие казармы?! — хохотнул Васька. — На Можайской наша Адочка живет, а может, уже и нет. Адочка — она ж не просто жучка, а жучка с гонором. На панель пошла не от глупости или бедности, а по натуре своей блядской. На передок слаба да на приключения тянет. Муж у нее коммерсант, серьезный был дядька, хотел, чтобы с марафетом завязывала. На бабу орал, докторов звал, запирать пытался, да что толку? Обиделась Адочка, Леньке мужа слила — это еще до тебя было. С мужа-коммерсанта мы всего-то с полсотни ржавых взяли, а он возьми да в деревянный ящик сыграй — сердце, видите ли, слабое. Ленька к этой шалаве и прикипел. А когда потянули мусора за ниточку, клубочек-то распустился да и привел к Адочке. Поперся Ленька, цветочки взял, словно к крале пошел путевой, а не к марухе, а там засада — и безо всяких разговоров "маслину" ему в лоб всадили. Труп в Обуховской больнице выставили, в анатомичке. Говорят, неделю народ шел, пока покойник пахнуть не начал. А потом удумали — голову Ленькину отрубили, в банку сунули, спиртом залили да и выставили на обозрение. Угадаешь, где выставили?
