Муковозов и братья Ухановы гоголями ходили, а Николаев с Пулковским понимали, что бесконечно лафа длиться не будет. Рано или поздно их государство придавит. Был у Ивана в роте красноармеец из студентов, разъяснял им буржуазную теорию "естественного права и общественного договора". Мол, изначально все люди свободны и вольны делать все, что хотят — почти по батьке Махно. Но если каждый своеволить начнет, буза начнется. Сильные станут слабых давить, слабые сильных по одному отлавливать. Потому люди создали государство — выбрали лучших, назначили из них правителей, войско с полицией и прочих, заключили договор общества и государства. Государство своего гражданина защищает, а гражданин должен государство содержать — налоги платить, по законам жить, а не самому суд и расправу творить.
В речи студента Николаев не верил. Не потому, что парня особый отдел замел, чтобы тот не разлагал красноармейцев, а знал, что прав был товарищ Маркс — государство создают те, кто своего собственного гражданина желает грабить. По закону грабить — оно и выгодней, и безопасней. Простой грабитель с ножом или с обрезом, он государству как есть враг и соперник. А с конкурентами никто не церемонится. Верил Николаев когда-то, что можно создать справедливое государство, а не такое, как в прежние времена, когда богатые бедных давили, да разуверился. Пока государство есть, не будет никакой справедливости. Государство, это как паровоз, что по рельсам идет. Для него важно, чтобы дрова в топку кидали да воду заливали. А самые важные люди — это машинист и кочегары. Если какая-то деталь обветшает, ее другой заменят, вот и все.
Ну, вот деревня Демьянка, родительский дом — дым из печки идет, уже встали все, скотине пойло готовят и себе завтрак. К ним можно заехать попозже.
Подъехав к Фроськиному дому, Иван слегка опешил. У нее почему-то дым из трубы не шел, а на входной двери висел замок. В прежние времена обходились батожком, приставленным к двери, а нынче замки приходится вешать. От бандита-разбойника не спасет, только от случайного прохожего. Что за дела? Сошел с саней, заглянул в окна, зачем-то постучал в дверь. Тишина. Не мычала корова, не кудахтали куры. Куда баба делась?
Раздосадованный, Иван поехал к дому родителей. Зашел в избу, поздоровался, присел на краешек скамьи. Из кухонного закутка вышла мать, обрадовалась.
— Ой, Ванюшка, мы ж тебя только что вспоминали. Раздевайся, завтракать станем.
Откуда-то выполз отец, из своей комнатенки вышла Марфа. Бывшая (или нынешняя?) супруга, кивнула, будто ничего и не было.
— Оладушки будешь исть? Не картофельные, настоящие. Я, как чувствовала, побольше напекла.
— Фроську не видели? — спросил Иван вместо приветствия.
— Так ее позавчера забрали, — ухмыльнулся старик Николаев..
— Как забрали? Куда? — не понял Иван.
— Не в тюрьму, не бойся.
— Вань, ты разденься, перекуси, все толком обскажем, — предложила бывшая жена. — Не чужой ее мужик увел, а родной отец.
— Да уж, какая еда, — пробурчал Иван.
Хотелось вскочить, чтобы тотчас ехать, искать, но запах горячих оладушек был так хорош, а в брюхе предательски забурчало. Вчера доел остатки Фроськиных щей, а сегодня даже чаю не попил. Встал, потоптался, но решил остаться.
— Сейчас сяду, только мерина гляну. Мать, я муки вам белой привез, куда нести?
— Ух ты, лошадь купил?! А муку-то прямо в избу неси, потом пересыплю.
Все пошли смотреть мерина. Мать охала и ахала, Марфа молчала, разглядывая животину. А мерин был неплох — крепкий, лет семи. Ежели — тьфу-тьфу, ничего не случится, то прослужит такой лет десять-двенадцать, может, и больше.
Иван прислушался. Откуда-то из-за дома доносились странные вопли — не то детский плачь, не то еще что-то.
— А кто там орет? — поинтересовался Иван.
— Да кот соседский, подлюка, забрался на дерево, второй день сидит, — пожаловалась Марфа. — Щас-то помене, охрип уже. Полночи спать не давал. Я уж его и так, и эдак звала, не слазит.
Николаев покачал головой, пошел смотреть сам. На старой березе (отец все собирался срубить, но руки так и не дошли), в развилке, сидел грязно-белый котяра.
