В исправдоме братишки уже сидели, не понравилось.
— На Романовский хутор можно, — предложил вдруг Генаха Уханов. — Хозяина два года назад шлепнули за бандитизм, а бабу с дочкой не тронули. Должно у них что-то остаться.
Иван с удивлением посмотрел на Уханова. Дурак-дурак, а дело говорит.
— А ить и точно! — загорелся Муковозов. — Илюха Очеленков от армии прятался, полиция его ловила, а в семнадцатом-восемнадцатом он барские усадьбы грабил.
— Очеленков? — вспомнил вдруг Иван. — Слышал я о таком. В восемнадцатом мы его вместе с угрозыском ловили, а он в Белозерск утек, мы и искать перестали.
— Так хутор, в котором Илюха жил, он же в Белозерском уезде числится. В двадцатом с подельниками на обоз напал, что из Белозерска в Череповец шел, да промашка вышла. Обоз военным оказался, красноармейцы их перещелкали, как семечки, а кто в плен попал, тех даже в трибунал не повезли — вывели на берег да расстреляли. А раз суда не было, то имущество не конфисковывали, все бабе его досталось. Не баба, конь в юбке. Замуж ее не один раз звали — ну-ко ты, хозяйство какое! — не захотела. "Нет, грит, такого мужика, чтобы лучше маво Илюшеньки был", — передразнил Муковозов бабу. — Все сама делает — землю пашет, работников строжит.
— А у нее и работники есть? — заинтересовался Иван. — Много?
— Один круглый год живет — по хозяйству помогает. Ну, может, еще чего делает, свечку никто не держал. Весной и осенью батраков нанимает, рыл десять — за харчи.
— Эксплуататорша, значит, — удовлетворенно хмыкнул Николаев. Вспомнив, что отец и ему предлагал податься в батраки к Очеленковым, заключил: — Такую и грабить не стыдно.
Муковозов угодливо хихикнул, а Ухановы вряд ли вообще поняли, что такое эксплуататоры.
— Только ехать туда далеко. Ежели через Бечевинку — часа четыре, а в объезд — так все шесть.
— Слышь, мужики, а может, без меня обойдетесь? — спросил Васька Пулковский. — Ну, никак не охота по холоду за тридевять земель тащиться. Я бы лучше в Череповец съездил, пошустрил там немного. Глядишь, надыбал бы кабанчика пожирнее. А мне моя Дарья сказала, что у нее в Череповце подруги есть, что в прислуге ходят. Познакомился бы с подружками, узнал чего-нить. Не верю я, что на ваших хуторах можно хрустиками разжиться. Чё там в восемнадцатом-девятнадцатом мог этот Илюха награбить? Мешок муки да хозяйственное мыло?
Николаева слегка задел пренебрежительный тон питерского бандита, но что поделать — по меркам бывшей столицы, здесь нищета и настоящему вору тут делать нечего. Ни ювелирных магазинов, ни капиталистых нэпманов.
— Давай, — разрешил Иван, прикинув, что они справятся и без Васьки, тем более что Пулковский до сих пор не приобрел себе ни тулупа, ни валенок. В модном кожаном пальтеце, да в кепочке недолго и окочуриться. Можно, конечно, вора одеть, да надо ли? Может, и впрямь найдет в городе подходящий адресок.
На дело решили выехать сразу — чего откладывать? — оружие поделили. Один обрез достался Муковозову, второй братьям Ухановым. Генаха с Тимохой едва не подрались, пришлось прикрикнуть. Свой собственный наган, разумеется, Иван никому не дал, а еще, на всякий случай, припрятал под сено винтовку.
Иван, позволив братьям Ухановым и Муковозову проспать всю дорогу, сам не смыкал глаз всю ночь, привычно перебивая сон махоркой. Самосад — дрянь, но хороший табак кончился.
Когда в предрассветных сумерках показался добротный дом, в два жилья, окруженный сараями, Николаев толкнул Генаху: "Вставай, боец, жратву проспишь!", но тот, перевернулся на другой бок, вяло послав атамана подальше. Хмыкнув, Иван натянул вожжи, останавливая кобылу.
Побудка была короткой и жестокой: Николаев, без разговоров схватил одного, потом и второго братца за ноги и сбросил их наземь, а когда те возмущенно завопили, успокоил скупыми оплеухами, от которых у обоих Ухановых из глаз посыпались искры. Умник Муковозов, не дожидаясь своей очереди, вскочил сам.
— Ты чё дерешься, дядь Ваня? — всхлипнул Генаха, прикладывая снег к покрасневшему уху.
— Сказано было — подъем, значит, подъем, — невозмутимо ответствовал Иван, вытаскивая из-под облучка завтрак — косушку
