— Оружие надо.
— Нетряк у меня остался.
— Что? — вытаращился Иван. Вспомнив, что нетряк — это наган, вздохнул: — Василий, давай по-человечески. Я и сам-то тебя через слово понимаю, а мужики ни хрена не разберут. Наган и у меня есть, патронов мало. Ладно, зови Тимоху.
Муковозов, успевший замерзнуть и заскучать, ввалился в дом и выжидающе уставился на Ивана.
— Значится так, Тимофей! — строго обратился Николаев к мужику, осматривая его, как старослужащий новобранца. — Решил я, что в банду тебя возьму. Только ты мне вот что скажи, — кивнул на искалеченную руку мужика, — ты как стрелять-то будешь?
— А я и левой могу! — похвастался Муковозов. — Я ить даже на Всевобуч ходил, переучивался, на фронт идти хотел, белых гадов бить, да не взяли.
— Вона как! — помягчел взглядом бывший командир Красной Армии. — Молодец! А теперь слушай сюда — не банда у нас, а отряд, не нэпманов да кулаков будем мы грабить, а справедливость начнем восстанавливать.
— Это чего, с сирыми да убогими делиться? — скривился Тимофей.
— Сирых и убогих пущай Советская власть защищает, а мы о себе должны думать. Понял?
Тимоха радостно закивал, а Васька зашелся в беззвучном хохоте. Ну, еще бы. Одно дело — просто грабить, совсем другое — если под грабеж подвести правильную политическую платформу! Это уже другой коленкор.
— А теперь, мил-друг, думай, где нам оружие и патронов взять?
— А чего думать, есть одно место. Оружие возьмем, можно еще чё-нить.
Кобыла трусила себе, под розвальнями скрипел снег, Тимоха, держащий вожжи, дремал, Васька храпел, а Иван смотрел на сосны, между которыми была зажата заснеженная дорога.
Россия — лесной край лишь на словах. Все годные для хозяйства деревья, прораставшие вокруг деревень, вырублены под корень, раскорчеваны и запаханы. На дрова, на оглобли с черенками, есть разнолесье вокруг дорог. А избу подправить, сарай срубить, баньку отстроить? Весь строевой лес оприходован в казну еще при царе-батюшке, чтобы ему пусто было (не лесу, понятно)! Хочешь нарубить бревен на новый дом — плати в казну целый рубль. Приходилось мужикам рубить по ночам! Поймают — наложат штраф рубля два! А на эти деньги можно неделю из трактира не выходить!
Теперь власть своя, народная, но леса берегли пуще прежнего. Говорят, бревна вывозят за границу и продают за золото. Потому вооруженные до зубов лесники выискивали браконьерские делянки. Увидят, мигом поставят печать, "заклеймив" как народное добро. Поймают рубщика — отправят в город, а там народный судья вломит такой срок, что не дают и за убийство!
Шиляковское лесничество пользовалось недоброй славой еще до революции. Тамошние лесники, поймав порубщика, в полицию не вели, а раздевали донага и пускали по лесу кормить комаров. Зимой могли снять штаны и сунуть голой жопой в сугроб. И хуже всего — отнимали топор!
Добираться пришлось часа четыре. Но наконец-то услышали собачий лай, в воздухе запахло свежим дымком — не иначе готовят ужин!
Домик лесника (да какой там домик — усадьба!) обнесен частоколом. Псы заходились в лае. Пулковский скорчил свирепую морду, вытащил наган, а Тимоха полез за топором. Николаев, останавливая руку парня, повелительно крикнул: — Эй, хозяева, есть кто?!
— Кто такие? — донесся из-за ворот грубый голос.
— Из города мы, из Чека! — веско изрек Иван и повысил голос: — Долго мы тут морозиться будем? Живей отворяйте, да псов уберите. Не то — сами знаете.
За забором прикрикнули на собак, раздался звон цепи (видимо, псов решили привязать от греха подальше), ворота торопливо распахнулись.
Непрошеных гостей встречали лесники — два крепких мужика в гимнастерках и галифе, с изрядными бородами — у одного русая, с подпалинами седины, у другого иссиня-черная, как у цыгана. Наметанным взглядом Иван определил, что перед ним не цыган — нос с горбинкой, черные глаза навыкате — может, турок, а может, грузин.
— Здравия желаю! — вскинул Иван руку к шапке и, нарочитой скороговоркой представился: — Агент губернского управления Всероссийской чрезвычайной комиссии Киселев. Это, — кивнул на попутчиков, — местные граждане, понятые. Прошу ознакомиться с мандатом!
