— А что, не надо было?
— Ну, как не надо, надо. В следующий раз умнее будет, — согласился Курманов. — Только тебе надобно было не наганом махать, а мне сообщить. Так, мол, и так, имеет место нарушение соцзаконности. У меня бы и повод был начальника волмилиции наказать, а то и с должности снять! А ты словно на фронте! Опять же если Зотин виновен, так и ты хорош! Угрожал наганом представителю Советской власти! И с чекистами-то, коли на то пошло мог бы и без кулаков справиться. Ну, ограбили бы тебя, скверное дело, но перетерпел бы. Ты же взял бы да заявление принес. Ведь почему они до сих пор на свободе ходят? Потому что боится народ. Так нет, тебе бы все кулаком. Не кулаком да прикладом, а по закону надобно все делать.
— Легко говорить, — пробурчал Иван, подумав, что лучше бы ему, дураку, в тот раз всех троих чекистов на месте положить, а самому бы сбежать. Но сказать об этом Курманову не решился. Хороший человек Алексей, но правильный очень. Как же его самого до сих пор к стенке не поставили?
— Афиногенович, я же не меньше твоего повоевал. Пойми, чудак-человек, война закончилась! Хватит ломать, строить нужно. Как же не понимаешь, что мирная жизнь — она куца лучше? Иначе на хрен мы царя свергали, землю делили? Жизнь налаживать нужно. Вон земляк мой, из Вахонькина, Гришка Белов[4], на фронте отвоевал, теперь в губтеатре играет. Скоро, думается, куда-нить в Питер его или в Москву позовут. Я не к тому, чтобы ты в артисты шел, — пояснил Курманов, — а к тому, что дело надобно по душе выбрать.
— Да кто бы спорил, — покладисто сказал Николаев. — Я что, разве против? Я же б со всем удовольствием. Тока косо как-то все выходит. Вот, Леха… Алексей Николаич, ты мне скажи, ежели по старым чинам-званиям судить, ты кто будешь — полковник? Или статский советник?
— Ну, как сказать, — вздохнул Курманов. — Мне тут один делопроизводитель из бывших чиновников говорил, что, по старым меркам, чин у меня вроде полицмейстера, а то и выше. Раньше полицмейстер только полицией заведовал. А у меня еще и тюрьмы. Стало быть, должность на тайного советника тянет.
— По армейским чинам целый генерал-майор, ваше превосходительство, — прикинул Иван, вспоминая уроки в учебной команде, когда новобранцев учили титуловать без запинки всех августейших особ и разбираться в хитрости Табеля о рангах.
— Ты чего? — запоздало удивился Алексей вопросу. — Кой черт разница — полковник я, генерал?
— Так все о том же… — задумчиво протянул Иван. — Вроде власть большую имеешь, а справедливости нету даже при честных генералах.
— Будет Иван Афиногеныч справедливость, будет, — с убеждением сказал Курманов. — Ну, не все сразу. Война еще только-только закончилась, не привыкли мы, что можно по-другому-то решать, не с револьверами!
— Эх, Лешка, ну ты как дате малое, хоть и генерал.
— Послать бы, Иван Афиногеныч, это генеральство, куда подальше, — сказал вдруг Алексей.
— Чего это вдруг? — удивился Николаев. — Туг у тебя власть, жизни да судьбы в руках держишь. А, — вспомнил, — ты же учиться хочешь.
— И это тоже, — кивнул друг. — Главное, надоело мне эти самые жизни в руках держать. Мне другое нужно. Я же в Гражданскую в кавбригаде служил ("Угадал!" — подумал Иван), как вспомню, сколько мы в Польше коней под пулеметами потеряли, так с сердцем худо. Когда от Варшавы уходили, по обеим сторонам дороги конские трупы лежали. Людей, кого сумели, в землю закапывали. А лошади-то в чем виноваты? Сломает коняга ногу, ржет. Тоненько так, словно ребенок плачет…
— Эх, Алексей, — в который раз покачал головой Иван, старательно затаптывая окурок. — Дай-тο бог, чтобы у тебя все ладно было. Ну, если ты меня арестовывать не будешь — пойду я.
— А куда пойдешь-то? — забеспокоился Алексей. — Может, сейчас в милицию пойдешь, явку с повинной оформим? Я вместе с тобой схожу, присмотрю, чтобы сразу не пристрелили.
— А что потом? Нет, Лешка, пули я не боюсь. Когда с белыми воевали, не побоялся бы к стенке стать за Советскую власть! А так, от своих же, как контру. Не хочу!
— А как по-другому? — тихо спросил Курманов. — Ты ж, по-любому, от своих пулю получишь. Так-то хоть какая-то надежда есть.
