Много чего еще писали в газете, но в деревнях газет все равно не читали. Деревня жила своими заботами. По весне работы много и читать некогда.
В конце апреля снег окончательно сошел, зашуршали и зажурчали ручейки. Обнажился мусор, набросанный за зиму и то, чего не должно бы находиться под снегом.
Около Парфеновского монастыря, в неглубоком овраге, отыскали мертвую Августу Тепленичеву. Бабы судачили, что у старухи насчитали сорок семь ран. Кто мог убить бывшую монастырскую послушницу, тут и гадать не надо. Но вслух никаких имен не называли, побаивались.
Местная милиция опять не мычала и не телилась. Верно, самогонщиков ловила, укрепляла Советскую власть на местах или заставляла граждан использовать вместо пудов с фунтами килограммы и граммы. Тимофей ждал, что за ним придут. Ждал день, два, а на третий начал успокаиваться. Оказывается — рано!
К Муковозову пришли через четыре дня после обнаружения трупа. Мальчишки, раньше всех увидавшие буденнов-ки с красным щитом вместо звезд, побежали вдоль деревни с криком:
— Дядьку Тимоху арестовывать едут!
Муковозов был на повети, ладил борону. Пока услышал, пока выскочил да сообразил что к чему, бежать в лес и прятаться было поздно — казенная лошадь со стриженой гривой, запряженная в бричку, где сидели крепкие парни в штатском, уже рысила к дому, следом катила телега с обмундированными сотрудниками, а последним скакал верховой — сам начальник губернского уголовного розыска товарищ Рябушкин, в кубанской черкеске, в папахе и с шашкой на боку. Кого собирался рубить Лука Семенович непонятно, но выглядел начгубугро грозно.
— Марья, спрячь меня куда-нибудь! — заорал Тимофей жене. — Быстрее!
Тимофей ринулся на поветь, сунулся в сено.
— Стой, дурень! — остановила его жена, сохранившая здравомыслие. — В сене-тο сразу искать и станут. Во двор пошли.
На скотном дворе, перегороженном надвое — одна половина для овец, вторая для коровы, баба схватила вилы.
— В угол ложись!
— Зачем? — не понял мужик, но послушно улегся в навозную жижу.
— Ты бы хоть соломы подстелил, — выругалась Марья, но теперь было уже поздно.
Во дворе начальник угро раздавал приказания:
— Куршин — обойди дом сзади, смотри за поветью, Першаков — встать у входа, Юмалов и Сазонов — за мной!
Марья поспешно начала закидывать мужа навозом, благо, коровью стайку два дня не чистили. Еле-еле успела, а потом так и вышла — в навозных валенках и с грязными вилами.
— Э, ты чего, гражданка? — струхнул начальник уголовного розыска. Рука Луки Семеновича скользнула к кобуре, выскребая оттуда наган. — Вилы бросай!
Марья послушно воткнула навозные вилы в землю.
— Стайку я чистила, — пояснила баба. — И чё надо-то?
— Мужик твой где? — сурово спросил Рябушкин.
— На повети был, борону ладил.
— Смотри!
Отстранив женщину, вошел в дом. Заглянул в теплую избу, потом в горницу, махнул револьвером — мол, вперед!
Повинуясь мановению руки, один из милиционеров снял с плеча винтовку, второй осторожно прошел наверх. Осмотрев поветь, доложил:
— Нету тут никого, товарищ Рябушкин.
— Надо говорить — товарищ начальник губернского уголовного розыска, — поправил подчиненного Рябушкин. — Ищите, не мог он далеко уйти.
Вот теперь за дом принялись всерьез. Осмотрели все комнаты и чуланы, пошарили под кроватями, вывернули белье из сундука, спустились в подполье — разворошили семенную картошку, половину перепортили штыками. В сенях перевернули кадушки с остатками квашеной капусты, словно мужик мог туда влезть. Сено на повети долго тыкали вилами, а потом и вовсе выкинули во двор. Заглянули в хлев, но, кроме испуганных овец и флегматичной коровы, жующей сено, ничего подозрительного не обнаружили. На чердаке и в бане хозяина тоже не оказалось. Самый дотошный из милиционеров заглянул даже в колодец. Бывали, говорят, случаи, когда в них тайники делали.
— Так говоришь, муж у тебя на повети борону ладит? — недобро усмехнулся начальник губрозыска. — И чего врешь-то? Под статью хочешь, за укрывательство?
— Так на повети он был, борону ладил. Зубья по осени сломались, он менял, — стояла на своем Марья. — А я навоз в хлеву убирала. Куда делся — не видела.
