— Если агент сильно мешает — можно и перо ему в бок вставить. На хрен кому чужие глаза да уши нужны? А такой вот, солеторговец, нехай стоит. Он здесь гастролеров пасет, а гастролеры местным деловым не нужны. Местные могут и сами чужаков замочить, могут и мусорам слить. И мусорам хорошо — план выполнили, и деловым — от конкурента избавились.
Иван не был новичком в воровском мире, да и служба в Чека чего-то стоила, но он считал, что своих сдавать нельзя. Ну да, ворам виднее.
— А вон еще один из утро, глянь.
Иван никогда не поверил бы, что сидевший в санях возница в черном дубленом полушубке, подпоясанном красным кушаком, в высокой шапке с малиновым верхом.
— Этот нас с тобой ловить должен. Махов Александр, старший инспектор утро. Его в начальники прочат, но он упирается. Шустрый парень, но на одну ногу хромает — бегает плохо. Этот, говорят, липовых дел не шьет. У него все четко — вещцоки, показания. А еще умеет ловить на противоречиях. Примета такая есть — коли Махов дернул ножкой перед кем-то из деловых — брать его будет.
Николаеву показалось, что старший инспектор посмотрел прямо на него, и по-особенному дернул ногой.
— Ладно, давай лучше чайку попьем, — предложил Иван, отводя взгляд в сторону. — Самовар артельный, шанежками пахнет.
— Не, пошли-ка лучше в ресторан. Недавно еще один открылся. Название смешное — Москва! Цыплят там готовят лучше, чем на Казанской. Угощаю!
В Череповце уже была гостиница "Лондон", были рестораны "Париж", "Берлин" и "Петроград", а теперь, стало быть, "Москва" появилась.
В ресторане заказали жареных цыплят с рисом, соленых грибов и графинчик. Верно, вспомнив про злоключения Муковозова, Васька запросил баранину, но ее не было.
— Вот, ресторан "Москва" — столица России, а простой баранины нет, — посетовал Васька.
— Так не сезон, — пояснил Иван. — Овец по осени колют, когда шерсть выросла, шкура на полушубок пойдет или на шапку. Сейчас-то, какой смысл скотину колоть?
— Вот, чё еще у тебя спросить-то хотел — а чего у вас овец не разводят? Тимоха сказал, десять штук у него, чё так мало?
— Вась, как их у нас разводить? Овец выпасать надо, а в наших краях с ноября по март снег лежит, а трава только в конце апреля пойдет. Раньше мая не выгонишь. Это, почитай, полгода в хлеву стоять будут, а сожрут — что твоя корова. Кто побогаче, те держат — шерсть на валенки, шкуры на сапоги. У Муковозова десять овец — это много! А чего тебя на овец-то пробило? Как говорят — лопай, что дают! Вон птицу нашу несут.
Ваське трескал, за ушами пищало, а Ивану не очень понравилось — цыплята пережарены и чересчур наперчены. Зато в ресторане был певец — низенький толстый дядька с неплохим баритоном. Певческие голоса Иван научился распознавать еще в учебной команде, бас от тенора, тенор от баритона отличал. На хрена это было солдатам императорской армии, никто не знал, но разбирались.
Пулковский, выпив пару рюмок, расчувствовался, полез в карман за деньгами и отправился заказывать песню. Певец, малость посомневавшись, посоветовался с метрдотелем, начал выводить:
— Там в саду при долине,
Громко пел соловей.
А я, мальчик, на чужбине,
Позабыт от людей.
Позабыт-позаброшен С молодых юных лет, А я мальчик-сиротинка, Счастья доли мне нет.
Васька, прикрывший глаза от удовольствия, принялся вполголоса подпевать:
— Вот нашел уголочек
Да и тот неродной —
В исправдоме за решеткой,
За кирпичной стеной.
— Привели, посадили,
А я думал — шутя.
А наутро объявили:
— Расстреляют тебя!
Иван не очень любил воровские песни. Ну, до чего ж они любят на жалость давить, а уж себя-то как любят пожалеть — тьфу! Вона, на Пулковского посмотришь — у того уже слеза капает в тарелку, а цыпленок и так пересолен. Но после третьей рюмки сам не заметил, как присоединился к Ваське:
Вот убьют, похоронят,
И не будет меня,
И никто не узнает,
Где могилка моя.
На мою на могилку,
Знать никто не придет.
Только раннею весною
Соловей пропоет.
— Мужики, а вы местные будете? — выдернул их из жалостливой песни чей-то незнакомый голос. Надо сказать — тоже жалостливый.
Иван приподнял голову. Вот только соберешься песни попеть, так какая-нибудь зараза помешает!
