— Давайте, граждане, разделимся, — командует худосочный мужичок из местных. У него неправильный прикус. — Все, кого временно сократили, — направо. Кого уволили — налево.
Иду направо. Кривозубый младший менеджер недоверчиво смотрит на меня. Может, я выгляжу так, будто меня уволили? Может, я выгляжу подозрительно?
Столько анкет не приходится заполнять даже донору почки.
Меня гоняют от одного окна к другому, как на вечеринке — придурковатого гостя, с которым никто не хочет разговаривать. Вместо печатей служащие используют наклейки, а ногти у них длиннее цанговых карандашей. Они непочтительно жуют резинку, таращась в спину своего начальника.
Я смотрю в пол и стараюсь не встречаться с ними глазами.
— Вам нужен голубой бланк, — говорит бабулька в окне номер два.
— У меня есть голубой бланк, — отвечаю я.
— Не такой голубой бланк. Такой голубой бланк, — она показывает точно такой же бланк.
— Но разве это не одно и то же?
— Слушай, мадам, побыстрее, а? — подгоняет воняющий луком человек сзади меня.
— Отойдите, — приказывает бабулька за стеклом.
Меня элементарно оттесняют от окна, и я возвращаюсь назад, к столику с бланками.
На часах почти пять, когда я наконец-то официально зарегистрировалась как безработная. Мне объясняют, что первая выплата может поступить недели через две. Я спрашиваю женщину за стеклом, входят ли туда деньги за три часа в очереди. Она хмурится: ей не смешно.
Когда мне было четырнадцать, мама думала, что мне нужно участвовать в телевизионном шоу «В субботу вечером». Тогда я была моложе и веселила ее, засовывая в нос леденцовые палочки и изображая из себя моржа. Она считала меня прирожденным комиком. Потом я вышла в большой мир и увидела: вокруг полно людей, которые, по мнению их мам, могут выступать в шоу.
Когда я начала работать, ощущение было такое же. Оказывается, ничего особенного в тебе нет, что бы там ни думала твоя мама. Ты расходный материал. Твоя ценность выражается в почасовых ставках и продолжительности отпуска. Ты не личность. Ты не более чем ряд цифр. Ячейка в электронной таблице. Отблеск в глазах бухгалтера. Все твое существование описывается аккуратным рядом единичек и нулей.
* * *
В дверях биржи труда я сталкиваюсь с девчонкой. Она с ног до головы в черном, на веках серебристые тени, в носу — кольцо. Светлые волосы завязаны в два узелка, на футболке нарисована рожица K — не улыбающаяся и не хмурая, а безразличная. Компьютерщица, догадываюсь я. Кого-то она мне смутно напоминает… А, вспомнила: она работала в «Максимум Офисе».
— «Максимум Офис», правильно? — спрашиваю я.
Девчонка кивает:
— Да, я там работала системным администратором. Пока на прошлой неделе эти мудаки меня не уволили. — Она изучает меня и наконец протягивает руку: — Меня зовут Мисси.
— А меня Джейн.
— Это ведь ты спала с вице-президентом Средне-Западного подразделения? — выдает Мисси.
Я становлюсь пунцовой. Надо думать, об этом знала вся контора. Вот почему, проходя мимо поилки, я неизменно слышала сдержанный шепот и хихиканье.
— Ладно, я пошла, — бурчу я.
— Эй, не обижайся, — поспешно извиняется Мисси, поднимая руки. — Я ничего такого не хотела сказать.
Мисси очень маленькая. Буквально в два раза меньше меня. Ее ботинки кажутся детскими.
— А где ты живешь? — интересуется Мисси, загораживая мне дорогу и не обращая никакого внимания на мое очевидное нежелание продолжать разговор.
— Лейквью, — лаконично отвечаю я: совершенно не намерена давать точный адрес каждому встречному.
— Я тоже. А где?
— Э… около Шеффилда.
— Я тоже! — восклицает она. — А на какой улице?
Теперь никуда не деться.
— Кенмор.
— Ого!
Мисси с интересом разглядывает браслет-талисман от «Тиффани» на моей левой руке (бабушка с дедушкой по маминой линии подарили на окончание колледжа). Я прячу его в рукав.
— Одна комната, две?.. — гадает она.
— Три, — признаюсь я.
— И стиральная машина есть? С сушилкой?
Мисси словно агент по недвижимости.
— Ну, есть.
— Полы деревянные? Стены кирпичные?
— Слушай, я снимаю квартиру, а не продаю, — обрываю я.
— Все, все, — машет руками Мисси.
Теперь-то уж разговор точно окончен. Но эту пигалицу, как большинство компьютерщиков, откровенная грубость не трогает. Она продолжает:
