Дед мой оказался хорошим инженером, занялся вопросами турбулентности, потом авиацией. Во время войны был, говорят, вызван лично к Берии для разговора о важности научных задач в военное время, но и после этого визита продолжал рассказывать рискованные анекдоты. В семье после него остался, например, поэтический шедевр «Огурчики-помидорчики, Сталин Кирова пришил в коридорчике».
В военные же годы, живя в комнате для прислуги, дед мой приглянулся моей бабушке — и в 1944 году она внебрачно родила от него мою мать. Дед Петя был на тот момент женат, но с женой вместе не жил. Когда бабушка забеременела, дед развёлся с бывшей женой по почте, послав открытку в ЗАГС. Почему-то это было так просто. Когда Вера родила дочку, её муж, увидев новорождённую девочку с чужим выражением лица и высоким лбом, всё понял и тоже повёл себя просто: сказал, что оставит жену с любыми детьми. Однако бабушка моя стала добиваться развода: видимо, муж её просто раздражал. На любых условиях.
В ответ супруг упёрся и в разводе ей отказал, благо в те годы был закон, по которому при наличии детей бабе приходилось сидеть в браке, если муж не отпускал — так в послевоенные годы Сталин пёкся об увеличении деторождаемости. К чести упрямого благоверного, он записал внебрачную дочь на свою фамилию, дал ей своё отчество и всегда относился хорошо, так что у моей матери остались от него только тёплые воспоминания.
Дед мой угла своего в Москве в то время не имел, но ему обещали квартиру после защиты докторской. Бабушка, судя по письмам, очень хотела Петиной защиты, а он, как назло, стал романы писать. Дело могло затянуться, но креативный дед вступил в переписку с известным писателем Вересаевым, и тот ему сказал: «Можете не писать — не пишите». Дед, истинный физик-экспериментатор, тут же попробовал — и писать бросил.
В результате в 1948 году он с блеском защитил докторскую, и ему дали квартиру в Москве. Бабушкин муж заявил, что в случае развода оставит сына себе, но решительную Веру это не остановило — развод оформили, сына оставили с отцом, а моей пятилетней матери объявили, что настоящий папа у неё совсем другой. И пока она осваивалась с этой новостью, дед с бабушкой наконец поженились. Оформляя развод, бабушке не пришлось даже менять фамилию: её новый муж, как и старый, имел «редкую» фамилию Петров.
Петя жил своей наукой, но к жене и дочке относился нежно — по старым фоткам это видно. На моё счастье, когда-то моя восьмидесятилетняя старушка, которую уже мучил старческий маразм, сосредоточилась и рассказала мне, как в 1948 году после долгожданной регистрации дед повёз её в свадебное путешествие в Питер. Пошли они по Невскому, ручка за ручку, а Петя задумался про свои интегралы и про бабушку Веру забыл. Она его зовёт, а он не откликается. Она ручку вырвала, а он идёт и думает про своё. Она пришла в «Асторию» и плачет. А он через полчаса вернулся со своей научной прогулки и говорит: «Верочка, что ты плачешь?» Она говорит: «Ну, как же, ты же не отвечал мне, ты меня забыл, ты меня потерял!» «Да — говорит дед. — Разве?»
Моя строгая старушка рассказала всё это с нежной улыбкой. А я, выслушав этот рассказ, примерила его на своих приятелей и возмутилась: «Да как же ты с ним после такого безобразия жила?! Это ж раздражает!» «Что ты», — сказала бабушка, и её лицо смягчилось ещё больше. «Он был такой… — она вздохнула и прикрыла глаза—.умный!» «Зачем тебе, бабушка, его ум, если он тебя теряет?!» — возмущённо выпалила я. Но Вера тогда только улыбнулась мягко, наклонила голову и потрепала меня по плечу.
По рассказам матери и разных знакомых я знаю, что Петюня — как она звала деда — был для бабушки Веры «всё». К его приходу с работы дом сиял, ребёнок был переодет в чистое, а стол накрыт. Каждый выходной обед был представлением, каждый выходной — театральным шоу. Дед хорошо зарабатывал и по дому ничего не делал, бабушку это устраивало — она могла построить хоть продавцов на рынке, хоть сантехников из ЖЭКа.
Я ходила с ней на рынок, она величественно указывала на персики или помидоры и спрашивала: «Почём?» Продавец говорил, например: «Шестнадцать!» На что Вера отвечала: «А чтоб тебя на шестнадцать частей разорвало!» — и разворачивалась уходить. Продавец либо падал за прилавок в шоке, либо, к моему удивлению, бежал за бабушкой и кричал: «Ну скажи, сколько?» Она величественно торговалась, отбирала лучшее, брала, платила и уходила.
