— Новый клей испытываешь? — появился рядом Женька.
— Какой клей?
Приходить в себя было тяжело. Как будто с небес на землю падать. Взгляд приморозился к застывшей около выхода паре.
— Который тебя прилепил к полу.
В руке тарелка. Она качнулась. Плеснулся на пол суп.
— Еще и пол моешь экзотичным способом, — отскочил в сторону Женька. — Ты чего стоишь? Вспомнилось былое?
Ермишкин все отлично понимал. Как все обиженные на жизнь, он был очень внимателен к деталям.
— Ничего мне не вспомнилось, — проворчала Настя. Она продолжила свой путь к вожатскому столу. Не удержалась, бросила взгляд через плечо. Они ушли. В дверной проем било солнце. В его лучах исчезли двое влюбленных.
Образ-то какой! Жаль, не про нее.
Аппетит тут же пропал. Настя уныло водила ложкой по тарелке. Почему одним все, а другим ничего? Она огляделась. Знакомые все лица. До омерзения. Ермишкин что-то говорит. Он всегда что-то говорит.
— Можешь помолчать? — выпалила Настя, отодвигая тарелку. Все с удивлением на нее уставились. Наташка открыла рот, чтобы спросить, в чем дело. У других этот вопрос читался в глазах. И только Женька улыбался. Поубивала бы всех!
Настя побежала на улицу. Чтобы больше не думать. Чтобы больше никого не видеть.
С этого момента Олечка стала регулярно попадаться Насте на глаза. То она шла, задумчиво глядя себе под ноги. То направлялась со своим отрядом на речку. То с горящими румянцем щеками проплывала мимо Вовки. На танцах они были вместе. В кино они сидели рядом. На планерках Олечка оказывалась неподалеку от старшего вожатого. Толмачев снова прописался в корпусе у малышей. Седьмой отряд неожиданно стал образцовым, его теперь всем ставили в пример. Идеальные дети у идеальных вожатых. Все невольно стали подтрунивать над Максом, упустившим такой шанс стать местечковой знаменитостью.
Поначалу Настя все это видела, но отказывалась верить. Лагерная жизнь неслась вперед. На горизонте маячил День Нептуна. Начались репетиции вожатской сказки. Роль жены Али-Бабы отдали Олечке.
Это стало сигналом.
— Ты же говорил, что я буду играть жену!
Она давно не разговаривала с Вовкой. Все было как-то недосуг. Столкнулись они на репетиции. Случайно.
— Валя сказала, что у Ольги это получится хорошо. — Он смотрел на сцену, где музыкальный руководитель объяснял разбойникам, что им надо делать. Женька оказался прав, ему досталась роль младшего головореза, на сцену он выходил последним.
— Или у Томы? — Раздражение, как мыльный пузырь, пухло в голове, мешая думать. Руки налились тяжестью. — Неужели ты ничего не помнишь?
Она смотрела на него, понимая, что говорит глупости, что этих слов быть не должно. Что Вовка, как и она, стал жертвой демона. Но дыхание прерывалось, пальцы сжались в кулаки.
— Скула быстро зажила, да? И как ты меня домой отправлял, тоже не помнишь?
Вовка смотрел на сцену. Он ее не слышал. Или не хотел слышать.
— Нашел того, кто сразу на все согласился? — мчалась она вперед курьерским.
— Что ты несешь? — поморщился Толмачев, поднимаясь. — Валя, я не нужен? — крикнул он в сторону сцены.
— Я вас с Олечкой жду после отбоя, — махнула им рукой музыкальный руководитель.
Вовка встал. Настя вскочила следом.
— Значит, как на пересменок оставаться, так я, а на главную роль — так Олечку.
— За пересменок тебе заплатят. — Голос у Толмачева был напряжен. Он сдерживался, чтобы не сорваться.
— Не нужны мне деньги! — шипела Настя. Слезы резали глаза.
— О твоем подвиге я напишу в характеристике, — бросил Вовка и пошел прочь.
Настя жгла старшего вожатого взглядом, но он уходил своей чуть кособокой походкой. На пальце болтался брелок.
— Чего ты заводишься? — подсела к ней Наташка. Ей досталась роль Фатимы, жены брата Али-Бабы, и она была довольна.
— Я не трактор, чтобы заводиться, — процедила Настя. Хотелось кричать, хотелось кого-то в чем-то убеждать. — А если всем так нравится Толмачев, вот и идите к нему! — выпалила она, убегая из клуба.
Настя вылетела на улицу и чуть не сбила с ног замершую под соснами парочку. Конечно, это были Вовка с Олечкой. Конечно, они ее не заметили. Конечно, Настя из последних сил сдержалась, чтобы не накричать на них.
