Что написать? Может быть, то, что я пью вино, налитое в мой бокал из старой запыленной бутылки, и совершенно не чувствую вкуса. Сейчас мне кажется, что вечность остановила свои часы и мы оказались в межвременье. Это странное чувство.
Наверное, оно возникло оттого, что я никогда не бывала в подобной обстановке. И то платье, что сейчас на мне, и вся эта роскошь, что вокруг, и красавец, сидящий напротив, — не слишком ли много для простой среднестатистической московской девчонки?! За что?
— О чем ты думаешь? — спросила я, поднимая голову.
Он усмехнулся, и по его гладкому лицу словно скользнула тень.
Дис протянул руку и коснулся моих пальцев. От его прикосновения я вздрогнула, словно от удара молнии. Огонь и лед. Все вместе — так, что сердце то замерзает в груди, то начинает колотиться, словно ненормальное, пытаясь наверстать пропущенное число ударов.
— Ты останешься со мной, — сказал он, встал и, обойдя длинный стол, приблизился ко мне.
Я тоже медленно поднялась со своего места. Теперь мы стояли друг напротив друга, будто враги. Дис смотрел мне в глаза, и я чувствовала, что не могу сдвинуться с места, словно под взглядом Медузы горгоны, обращающей всякого осмелившегося встретиться с ней глазами в холодный камень. А потом Дис протянул руку, приподнял мой подбородок и медленно коснулся моих губ своими, запечатывая полученную надо мной власть.
Заметка № 5
Дьявольский круг
Я проснулась, чувствуя на себе тяжелый взгляд. Дис сидел, небрежно откинувшись на подушки, и, как и прежде, смотрел на меня так пристально, что я смутилась и натянула на себя покрывало, затканное золотистыми и багряными нитями.
Боже мой! Я впервые просыпаюсь не одна!
— Дай посмотреть на тебя, — сказал он, отводя покрывало.
— Но… — Я запнулась и покраснела. Пальцы, вцепившиеся в тонкую ткань, задрожали.
— Глупости! — Дис рассмеялся. — Смущает только безобразное. Ты красива, тебе нечего стесняться.
Я попыталась улыбнуться. Наверное, стоило предстать перед ним в лучшем свете — раскованной, уверенной и блистательной. Но, увы, я знала себя и знала, что я — не такая.
— Я научу тебя любить свое тело. Чтобы любить другого, ты должна прежде всего любить себя, — проговорил Дис задумчиво. — Скажи мне, почему ты себя не любишь?
Я сжалась, как всегда, когда от меня начинали требовать прямого ответа, а Дис вдруг улыбнулся.
— Многие люди преувеличивают собственное значение и оттого еще больше теряют в цене. Ты не такая. Тебе, напротив, стоит труда раскрыться. Я рад, что встретил именно тебя. Ты похожа на жемчужину на дне моря. Я смотрю на твою раковину и знаю, что внутри таится драгоценность.
С этими словами он коснулся моей щеки так легко и нежно, что у меня защемило сердце. Все-таки он был совершенно удивительным — и гордым, и ласковым одновременно. У меня в его присутствии сносило крышу.
Он был терпелив со мной. Я понимала это и была благодарна.
Прошло несколько прекрасных дней, в которые мы забыли обо всем мире и жили только друг для друга. По крайней мере мне казалось, что это так. Огромный дом и уютный парк, где можно было есть только что сорванные с ветки мандарины, стал для меня целым миром. Никогда еще мне не выпадало столько счастья. Я засыпала подле Диса и, просыпаясь, видела его рядом. А еще каждое утро на покрывале у моих ног лежала темно-бордовая роза, иногда еще усыпанная капельками росы. Эти розы росли в саду Диса, и они необычайно нравились мне мягкой бархатистостью лепестков и их удивительным, почти черным цветом. Пахли они тоже совершенно особенно. Я полюбила их, но вместе с тем они всегда говорили мне о печали.
А еще я стала просыпаться по ночам от глухого вороньего карканья, доносившегося со стороны сада. Я видела этого ворона. Он всегда сидел на одном из двух высоких кипарисов, похожий скорее на отлитую из вороненой стали фигуру, чем на живую птицу. Всякий раз, когда я выходила в сад, я чувствовала на себе холодный и пристальный взгляд птичьих глаз. Совершенно человеческий взгляд. Я понимала, что не нравлюсь ему, и мне становилось страшно. «Глупо, — успокаивала я себя. — Что за бред? Это же только птица. Она не умеет ни любить, ни ненавидеть». Эти мысли спасали лишь тогда, когда я находилась внутри дома. Но стоило забрести к колодцу, благоразумие отступало, без боя сдавая свои позиции неопределенному, а оттого еще более мучительному страху.
