Он провел меня через ряд комнат в странное помещение с мозаичным полом и деревянными скамьями, обложенными подушками.
— Здесь все устроено по древнеримскому обычаю. Римляне на пирах не сидели, а именно возлежали. Ты оценишь, насколько это удобно. Устраивайся, а я пока принесу тебе чего-нибудь освежающего.
Я, оставив куртку в прихожей, уже начала мерзнуть в этом странном холодном доме и, опустившись на одну из скамеек, с удовольствием завернулась в лежащий тут же темно-синий пушистый плед. И вправду удобно.
Тут появился Дис и поставил на стоящий передо мной низкий столик металлическое блюдо, на котором стоял бокал воды и лежал разломанный на четыре части гранат. Это был удивительно крупный плод, с светло-бурой, местами потрескавшейся кожицей и темно-вишневыми, крупными зернами, через сочную мякоть которых едва просвечивала косточка.
Я осторожно взяла четвертинку граната. Вся обстановка навевала мысли об античности.
— После того как бог подземного царства Аид похитил Персефону, он дал ей съесть несколько гранатовых зернышек, чтобы она не забыла царство смерти и вернулась к нему, — задумчиво процитировала я и, подняв голову, встретилась со взглядом Диса.
Его глаза были мрачны и настойчивы. Я почувствовала себя неуютно, словно исходящие из них невидимые лучи пронизывали меня насквозь, не оставляя в душе ни единой потаенной частички.
— А ты бы съела гранат, зная, что после этого навсегда останешься со мной, в моем царстве? — спросил Дис, и я не заметила на его губах ни тени улыбки.
— Я…
Я смотрела в его глаза, чувствуя, что меня тянет к нему, словно магнитом. Мое сердце разрывалось от любви, и в то же время мне было страшно. Любит ли он меня? Дорожит ли мной? Дис ни разу не сказал мне об этом, да я и не требовала, готовая щедро одаривать его своей любовью, думая, что одной большой любви с избытком хватит на двоих. Но так ли это? Холод пронзил меня с головы до ног. Что же это со мной происходит! Опять игра воображения? Выходит, римский климат вреден для меня, если у меня с головой вдруг начались такие проблемы. Да полно, конечно, Дис шутит — немногие умеют шутить вот так, с непроницаемым выражением лица. Возможно, он даже ждет, что я испугаюсь. Не на ту напал!
— Конечно, — широко улыбнулась я. — Ради тебя я готова на все! Даже съесть этот гранат!
Я набрала целую ладонь темных, как капельки драконьей крови, зерен и разом положила их в рот.
— Ну вот. Теперь тебе уже никуда не деться, — Дис подошел ко мне, и его губы прижались к моим — обжигающе-властно.
Мы уже целовались с ним, гуляя по городу, но этот поцелуй словно выжег на мне клеймо. Я не понимала, что происходит. Мне хотелось быть как можно ближе к Дису и в то же время оказаться как можно дальше от него.
— Пойдем, тебе нужно переодеться, — Дис, помогая подняться с ложа, подал мне руку. Она была холодной, словно мрамор, и твердой, как гранит.
Я поднялась со скамейки, чувствуя, что еще сильнее замерзла. Помню, перед Новым годом мы с девчонками полдня провели на катке. Пришли заснеженные, промороженные, как сосульки, но с румяными щеками, смеющиеся — и тут же помчались на кухню делать глинтвейн. У Наташки как раз оказался пакет полусухого вина и набор для глинтвейна — с трубочкой корицы, несколькими крупными, пахнущими полузабытым летом изюминками, с ювелирными звездочками гвоздики… Мы пили глинтвейн, от которого слегка кружилась голова, и нам было тепло и весело, хотя за окном крепчал студеный ветер и проносились снежинки, словно спешащие на свидание с землей. Тогда было тепло. А теперь, в Риме, когда за окном цветут розы и спеют, наливаясь соком, ярко-оранжевые круглобокие апельсины, — холодно. Смертельно холодно.
Дис оглянулся на меня, едва заметно сдвинув на переносице брови, и я поспешила подойти к нему.
— Но зачем переодеваться?
Я понимала, зачем, но все-таки спросила. До сих пор знакомые парни вовсе не обращали внимания на шмотки. Дис — другой. Может, потому, что избалован роскошью, а может, ему как коллекционеру и ценителю прекрасного приятнее смотреть на дорогие и стильные вещи. Мой любимый писатель Оскар Уайльд тоже однажды отличился в этом плане, заказав для побиравшегося под его окнами нищего стилизованные лохмотья у известного портного. Вероятно, у Диса такое же чувство прекрасного.
