— Еще как приходило, — сказала она, не улыбаясь. — Иди и скажи своему продюсеру, что он получит записи только после похорон. И оставь меня в покое на сегодня.
Лес стоял возле двери, уперев руки в бока. Он смерил ее долгим серьезным взглядом, потом в удивлении потряс головой:
— Ты изменилась, Энди. Не понимаю, что с тобой произошло.
— Так и есть, Лес. Боюсь, тебе этого не понять.
Остаток дня она провела лежа в постели с холодным компрессом на лбу. Пленки были убраны в чемодан, ключ спрятан. Дверь она тоже заперла, дополнительно набросив цепочку. Энди повторяла себе, что доверяет Лесу, но дела говорили громче слов. Прошлой ночью она плохо спала, поэтому время от времени отключалась в течение дня. В ее беспокойной дреме фантазии приобретали формы снов — там все было о них с Лайоном. Вечером она снова включила телевизор, чтобы увидеть новости о смерти генерала. Как Лес и предполагал, въезд на ранчо был забит репортерами и фотографами. Полиции пришлось соорудить кордон, чтобы сдерживать толпу. Только местным жителям и ветеранам, служившим под началом генерала, было позволено пройти за ворота. Большинство из них несли огромные букеты. Сердце у Энди сжалось, когда Лайон показался из-за ворот, чтобы выступить перед прессой со своим скорбным сообщением. С людьми, которые пришли отдать последнюю дань уважения его отцу, он говорил тихо, любезно, официально. Энди никогда не видела, чтобы он был так одет — в черный костюм и белую рубашку. Сила, выдержка, контроль, которые он излучал, впечатляли. Горло больно сжалось от прилива чувств. Он отлично держался на публике, но как он на самом деле себя чувствовал? «Приехала ли Джери, чтобы утешить его в момент слабости?» — размышляла Энди. Ей стало стыдно за свою неуместную ревность, однако мысль о том, что он может найти утешение в объятиях другой женщины, преследовала ее.
На следующее утро в новостях почти ничего не сказали о похоронах, за исключением того, что президент вылетел на вертолете с Лаклендской военно-воздушной базы, чтобы поприсутствовать на церемонии, назначенной на десять утра, лично. Тело генерала упокоится на ранчо.
Энди надела коричневое платье с длинным рукавом и босоножки в цвет на высоких каблуках. Волосы она убрала в тугой гладкий пучок, а из украшений на ней были только маленькие золотые серьги. К полудню она уложила свой багаж и сгрузила в арендованную машину, надеясь покинуть Кервил сразу по возвращении с ранчо, после того как отдаст Лесу подписанные бумаги. Съемочная группа уже сделала небольшой репортаж о похоронах, сняв несколько кадров из-за ворот владений Рэтлифов, оттуда они сразу отправились в Сан-Антонио, чтобы успеть на дневной рейс в Нэшвил. Хотя никто из ребят об этом не говорил, она знала, что смерть генерала их потрясла. В три часа Лес зашел к ней в номер, чтобы проводить. Он настаивал, чтобы она выехала раньше, но Энди отказалась.
— Когда ты вернешься? — спросил он.
— Когда получу подпись.
От раздражение волосы у него на затылке буквально вставали дыбом. Чтобы как-то нивелировать двусмысленность своего ответа, она добавила:
— Я не знаю, что найду там. Полиция может все еще быть на ранчо. Я вообще не уверена, смогу ли попасть внутрь. Вернусь настолько быстро, насколько это возможно.
Лес все еще кидал в нее уничтожающие взгляды, когда она выезжала с парковки. Ладони от волнения стали вдруг мокрыми и соскальзывали с руля. Энди сказала Лесу правду — она не знала, что найдет на ранчо. Но почти надеялась, что не сумеет туда попасть. Встреча с Лайоном пугала ее куда больше, чем полицейский кордон.
Полиции у въезда не оказалось, только тот же самый охранник, который дежурил в день ее первого визита. Сотни цветочных букетов медленно увядали под палящими солнечными лучами. Она подъехала к сторожке и опустила стекло:
— Здравствуйте, — сказала она.
— Здрасьте, — ответил охранник, которого она уже знала.
Его глаза были красными от слез, и сердце у Энди сжалось от сочувствия.
— Я мисс Малоун, я была тут с…
— Да, мэм. Я знаю, кто вы такая.
— Можно мне заехать ненадолго?
Он снял шляпу и озадаченно почесал затылок.
