— Исключительно важная, — ответил прадед. — Она заставляет сделать важнейшие и неотложные выводы.
Он поглядел на правнука. Физиономия Матвея сияла. Но едва он заметил, что прадед на него смотрит, он тоже насупил свои белёсые брови.
— Гм-гм… — произнёс прадед. — Ты погляди, тут нарисована лошадь, очень похожая на жирафа, точно такая же, как на древней новгородской грамоте, посланной от Онфима к Даниле… У меня руки в земле, достань-ка, правнучек, очки из кармана, надень мне на нос. Попробую прочитать, что тут накорябано.
— А тогда все корябали палочкой, писалом, — обидевшись, сказал Матвей. И надел прадеду на нос очки.
— Ясно, ясно, — ответил прадед. — И это послание писалом писано. Читаю, слушай: «Поклон Кузьме…» Ого! Кузьма, тёзка мой, значит… Дальше непонятные буквы — ФЫ-ФЫ-ЧУ, не знаю, что за ФЫФЫЧУ…
— Может, Феофанычу? — робко подсказал Матвей.
Прадед сдвинул очки на лоб и в изумлении радостно поглядел на правнука.
— Да неужели? Так ведь кругом тёзка получается — тоже Феофанович! Ну, силён ты, правнучек, мне бы нипочём не догадаться, что за ФЫФЫЧУ… От кого же поклон? — Он прочёл по слогам: — «От Он-фи-ма и Данилы». От них?! От новгородских мальчишек?! Ох и здорово! — Он покряхтывал от удовольствия. — А что дальше они пишут?.. — Седые брови прадеда высоко полезли на лоб. — Что?.. Да не может быть!.. — Прадед как-то чудно крякнул.
— Да что там? Что там написано? — торопил его Матвей.
Прадед почему-то совсем не мог читать, запинался, рот у него разъезжался в стороны и кривился, пальцы вздрагивали, и даже пиджак на сутулых плечах трясся мелкой дрожью. Матвей испугался: уж не озноб ли напал на прадеда? Уж не заболел ли? Но прадед, видно, сделал над собой усилие и, откашлявшись, прочитал всё подряд:
— «КУЗМА ПУСТИ ПРАВНУКА В ДЕДСАД», — Прадед взглянул на Матвея озорными глазами. — Покажем прабабке, а? — и огромными прыжками побежал к дому.
Матвей — за ним. Но тут его тихо окликнули. Панков висел на калитке и, тараща глаза, шептал:
— Выкопал?
— Выкопал.
— Ну и что?
— Сам не знаю что, — ответил Матвей и побежал на террасу.
Они сидели на диване обнявшись — маленькая прабабушка и высоченный прадед. Они вместе качались из стороны в сторону и всхлипывали. По их морщинистым лицам текли слёзы. В руках прадеда была берёста.
— Мо-отенька… — простонала прабабушка, увидев правнука. — Ой, Мотя…
Матвей стоял и молча смотрел на них. Да, они плакали. Но Матвей сразу понял: они плачут от смеха! Прадед весь трясся от хохота, корчился, это смех выжимал слёзы из глаз. Он вытащил платок и вытер мокрое лицо. Прабабушка поглядела на него и стала хохотать ещё пуще. Тут и Матвей не выдержал, захохотал: платок-то весь был выпачкан землёй, и щёки прадеда покрылись чёрными разводами.
Они так громко хохотали, что любопытный Вельзевул взлетел с земли на подоконник и встревоженно спросил: «Ко-ко-ко?» — «Чего, мол, вы тут клохчете?»
Прабабушка тотчас вскочила:
— Петушок, сейчас я тебе корму насыплю… — и побежала в кухню.
А хитрый Вельзевул слетел с окна и помчался вокруг дачи к кухонному крыльцу её встречать. Но не встретил. Потому что прабабушка вернулась. Она взяла Матвея за подбородок, поглядела ему в глаза и сказала странные слова:
— Чему быть, того не миновать…
И ушла.
Прадед притянул к себе Матвея и сказал, отдышавшись от смеха:
— Дружочек ты мой! Во-первых, помоги разгадать секрет: что такое ДЕДСАД? Это сад для дедов?
— Почему для дедов? — обиделся Матвей за новгородских ребят. — Обыкновенный сад для детей.
Прадед покрутил ему хохолок на затылке, усмехнулся:
— Так «детсад» пишется через букву «т», так же, как слово «дети», а здесь с буквой «д» написано, как пишутся «деды». Может быть, они не слишком большие грамотеи, эти Онфим и Данила, а?
Матвей согласно мотнул головой:
— Может быть. А тогда всё правильно, да?
— Всё, — ответил прадед. — Только вот какая неразбериха: понимаешь, в те далёкие времена детских садов вообще не было. И не было таких резиновых колечек — не изобрели ещё люди резину. И потом такое немаловажное дело: древние берестяные письма, которые мы находим в раскопках, отвердевшие, их трудно раскрыть. Чтоб не повредить их, чтоб не рассыпались они от старости под пальцами, не превратились в труху, в пыль, мы их кладём в горячую воду, тщательно вымачиваем и только после этого с великой осторожностью раскрываем. Это очень трудная, тонкая работа… А эта берёста совсем свежая, — сказал прадед, — дня два назад содрана с дерева. Бедная берёзка, кто-то её не пощадил…
