Сейчас, когда они уже возвращались домой, Габи проговорила, стараясь не обращать внимания на его холодную враждебность:
— Я очень рада, что вы взяли меня с собой, Луис.
В ответ он пробурчал что-то невнятное и слегка приподнял лежащие на руле руки.
— Я очень хотела бы попробовать для лечения дедушки новый пьезоэлектрический прибор, который недавно приобрела для своей клиники. Некоторым из моих пациентов, даже тем, у которых были серьезные заболевания, он очень помог. — Луис ничего не ответил, и Габи продолжила: — Прежде чем уехать, я за несколько дней могла бы научить Базилио, как им пользоваться.
Она вышла из машины раньше, чем Луис успел распахнуть перед ней дверцу, и подождала, пока он откроет багажник. Но не успела Габи протянуть руку за своими вещами, как на террасу стремительно вылетела Мария, уже сорок лет служившая у деда экономкой. Ее лицо было искажено тревогой.
— Сеньор! О, сеньор! Дон Рамон…
Луис бросил короткий взгляд на женщину и, не говоря ни слова, взбежав по ступеням, скрылся в доме. Габи последовала за ним, не поспевая так быстро. Сердце ее сжалось от ужасного предчувствия.
Она стояла в своей спальне у окна, обхватив плечи руками и ничего перед собой не видя, когда раздался торопливый стук в дверь.
— Он?.. — язык не поворачивался, чтобы выговорить роковые слова.
Луис кивнул.
— Да, два часа назад. Тяжелейший сердечный приступ. — Луис помедлил. — Он ничего не почувствовал.
Напряженное лицо Габи исказилось, и она приложила ко рту руку.
— Я не заплачу, — яростно проговорила она и в тот же миг почувствовала, как ее глаза наполнились горячими слезами.
Луис сделал непроизвольное движение, и Габи на мгновение показалось, что он хочет подойти и обнять ее. Но вместо этого тонкие губы Луиса насмешливо изогнулись.
— Стоит ли плакать по старику, которого вы едва знали?
— А почему бы мне и не плакать? За последние несколько дней я действительно привязалась к нему. Но еще больше жалею о том, что могло бы произойти в будущем и не произошло.
— Вы имеете в виду богатую и легкую жизнь?
Габи почувствовала, что нарастающая в ней ярость постепенно вытесняет горечь утраты.
— Нет, я имела в виду не это. О, что пользы объяснять? Человек, подобный вам, черствый и холодный, как лед, даже представить себе не может мои чувства.
— Ну, так попробуйте объяснить, дорогая.
Луис стоял, прислонившись к дверному косяку.
Габи взглянула на него и, проклиная себя за слабость, испытываемую по отношению к этому человеку, сказала:
— Если вам это так интересно, то я плачу из-за того, что потеряла семью. Теперь у меня не осталось никого.
— Но вы забыли еще кое-кого. — Он усмехнулся какой-то странной плутоватой улыбкой. — У вас есть я.
Только много часов спустя Габи, наконец, смогла лечь в постель. Доктор к тому времени ушел. Приходил Мигель Серрано — семейный адвокат. Позже зашла изящно одетая молодая женщина и сняла с Габи мерки для траурного платья. Габи попыталась объяснить, что ненавидит черный цвет и что сам дон Рамон, конечно же, предпочел, чтобы она была в розовом платье, которое ему так нравилось, но Луис резко оборвал ее робкие возражения. Глядя на его строгое неподвижное лицо, она сразу же подчинилась.
И вот теперь горе давило на Габи свинцовым грузом, не давая уснуть. Она лежала и смотрела в темноту. Внезапно за приоткрытым ставнем мелькнула тень. Когда Габи встала с постели и подошла к окну, она увидела Луиса, неподвижно стоящего в конце террасы, прислонившись к декоративной балюстраде. Что-то неуловимое в его неподвижности, в очертании широких плеч заставило сжаться нежное сердце Габи.
Едва сознавая, что делает, она накинула пеньюар и открыла дверь. Босые ноги ступали совершенно бесшумно, но каким-то шестым чувством Луис догадался, что он не один.
— Кто здесь? — Луис обернулся. Судя по тому, что вопрос был задан по-английски, он понял, что это Габи, и тело его еще более напряглось.
— Я… я подумала, что могу составить вам компанию, — проговорила она, запинаясь.
Луис не ответил. Казалось, что его изваяли из гранита.
Габи, конечно, понимала, что ей не следовало выходить из спальни. Что-то угрожающее было в этом человеке, не позволявшем себе проявить хоть какие-то человеческие чувства.
