— Люди преувеличивают значение разговоров. Они часами просиживают у психотерапевтов и психологов, распахивают душу друзьям — считается, что малейшее событие должно быть проанализировано. Между тем некоторым вещам полезно оставаться взаперти.
— Ты говоришь о самой себе или о том, что произошло? — мягко осведомилась Эрика.
Отвернувшись от окна, Лайла взглянула на нее странным взглядом холодных синих глаз.
— Может быть, я имела в виду и то и другое, — ответила она. Ее короткие волосы сейчас казались еще короче — вероятно, ее только что постригли.
Фальк решила переменить тактику.
— Мы не так много говорили о других членах твоей семьи. Можем мы теперь пообщаться о них? — предложила она, пытаясь пробить брешь в той стене молчания, которой окружила себя Ковальская.
Ее собеседница пожала плечами:
— Ну да, можем.
— Твой отец умер, когда ты была еще ребенком, а вот с матерью у тебя были близкие отношения?
— Да, мама была моим лучшим другом.
Улыбка осветила лицо Лайлы, от чего она сразу стала выглядеть на несколько лет моложе.
— А твоя старшая сестра? — продолжила расспросы писательница.
Некоторое время заключенная сидела молча.
— Она давно уже живет в Испании, — ответила она наконец. — У нас никогда не было особенно тесных взаимоотношений, и она полностью отошла от меня, когда… когда все это случилось.
— У нее есть семья?
— Да, она замужем за испанцем, у нее сын и дочь.
— Твоя мать, как известно, вызвалась забрать к себе Петера. Почему Петера, а не Луизу?
Лайла рассмеялась жестким смехом:
— Мама ни за что не смогла бы взять к себе Девочку! А вот с Петером все было по-другому. Он и моя мать очень любили друг друга.
— Девочку? — Эрика с удивлением уставилась на Ковальскую.
— Да, мы ее так называли, — тихо ответила та. — Вернее, начал так ее называть Владек, а потом это имя пристало к ней.
«Бедный ребенок!» — подумала Фальк. Она изо всех сил пыталась сдержать свой гнев и сосредоточиться на вопросах, которые должна была задать.
— Так почему Девочка, или Луиза, не могла жить у твоей матери? — уточнила писательница.
Лайла посмотрела на нее с упрямством во взгляде:
— Просто она была ребенком, требующим особого внимания. Это все, что я могу сказать по этому вопросу.
Эрика поняла, что дальше не продвинется, и сменила тему:
— Как ты думаешь, что произошло с Петером, когда твоя мать… умерла?
Волна скорби накрыла лицо Ковальской:
— Не знаю. Он просто исчез. Я думаю… — Она сглотнула — казалось, ей трудно было подбирать слова. — Думаю, он просто не выдержал. Он никогда не обладал особо сильным духом, всегда был чувствительным мальчиком.
— То есть ты считаешь, что он мог наложить на себя руки? — Фальк постаралась сформулировать этот вопрос как можно более аккуратно.
Поначалу Лайла никак не отреагировала на ее слова, но потом медленно кивнула, не поднимая глаз.
— Но его так и не нашли? — спросила Эрика.
— Нет.
— Ты очень сильный человек, если выдержала столько потерь.
— Мы можем больше, чем думаем. К тому же куда денешься? — проговорила Лайла. — Я вообще-то неверующая, но где-то слышала, что Бог дает каждому ношу, которую тот в состоянии нести. Должно быть, он знал, что я могу вынести многое.
* * *
— Не только ты мог это сделать, а также привести в порядок все остальное. Я тоже умею держать в руках молоток. Но у нас другие приоритеты. Работа, время для общения с детьми — и друг с другом, не побоюсь этого слова. И какое значение имеет какая-то неповешенная картина? — Эрика села к мужу на колени и обняла его за шею. Он закрыл глаза, наслаждаясь ее запахом, который никогда не приедался. Повседневные заботы, конечно же, приглушили бурную влюбленность, но она, по мнению Хедстрёма, сменилась чем-то гораздо лучшим. Теперь это было спокойное и стабильное, но сильное чувство, и бывали минуты, когда он начинал пылать к своей жене не меньшей страстью, чем в предшествовавший этому период влюбленности. Только сейчас между этими моментами имелись чуть более продолжительные периоды — что, несомненно, являлось выдумкой природы с целью дать человечеству возможность совершить что-то полезное, а не проводить все дни в постели.
