Эрика вглядывалась в пять лиц на стене. Сколько в них было надежды, сколько любопытства по поводу того, что ждет их впереди… Взгляд женщины остановился на одной фотографии, и ей вдруг стало ясно, с какого конца начать.
* * *
Лайла разложила перед собой газетные вырезки и почувствовала, как ее сердце забилось чаще. Физическая реакция на физический страх. Сердце стучало все быстрее и быстрее, подгоняемое ощущением полной беспомощности, и заключенная начала задыхаться.
Она заставила себя сделать глубокий вдох, втянула в легкие как можно больше затхлого воздуха, застоявшегося в ее крошечной камере, и помогла сердцу успокоиться. За все эти годы Ковальская научилась справляться с панической атакой и знала, что делать, если это состояние подкатит, — не прибегая к помощи терапевтов и лекарств. Поначалу она принимала все те таблетки, которые ей давали, глотала все, что помогало ей ускользнуть в туман забвения, где она больше не видела перед собой воплощенного зла. Но когда в этот туман пробрались кошмарные сны, она резко все бросила. Со снами Лайла лучше всего справлялась, будучи трезвой и осторожной. Если она потеряет контроль над собой, может произойти все что угодно. Все тайны могут вырваться наружу.
Самые старые вырезки уже начали желтеть. Они были сложены во много раз и смялись от долгого лежания в маленькой коробочке, которую заключенной удавалось прятать под кроватью. Когда наступал день уборки, она скрывала ее под одеждой.
Глаза женщины пробежали по строчкам. Строго говоря, ей не нужно было читать эти слова: текст она и так помнила наизусть. Только самые последние статьи Лайла не успела прочесть достаточно много раз, чтобы слышать их слова в голове. Она провела рукой по своим коротко остриженным волосам. Ощущение по-прежнему было странным. Свои длинные волосы она остригла еще в первый год пребывания в тюрьме. Почему? Ковальская и сама не знала. Вероятно, это был способ обозначить расстояние, конечную остановку. У Уллы наверняка нашлась бы для этого какая-нибудь хорошая теория, но Лайла никогда не спрашивала ее об этом. Не было никаких причин докапываться до сути, когда речь шла о ней самой. В целом заключенная прекрасно знала, почему все получилось именно так, а не иначе. У нее были ответы на все вопросы.
Разговаривать с Эрикой Фальк было все равно что играть с огнем. Ковальской никогда не пришло бы в голову самой с кем-нибудь связаться, но Эрика обратилась к ней как раз тогда, когда очередная вырезка пополнила ее собрание в коробочке, — в тот день Лайла была особенно уязвима. Как все произошло, она точно не помнила, но знала, что, к своему собственному удивлению, согласилась тогда на встречу.
Фальк появилась в тот же день. И хотя Лайла тогда, как и теперь, не знала, что говорить этой женщине, она все же встретилась с Эрикой, побеседовала с ней и выслушала вопросы, которые так и повисли в воздухе без ответа. Иногда ее охватывал страх, что писательница бросит ее, и понимание того, что надо торопиться, что она должна кому-то рассказать о воплощении зла, а Эрика — тот человек, которому она может доверить свою историю. Но открыть дверь, много лет простоявшую запертой, было так трудно!
Однако Ковальская ждала новых посещений. Эрика задавала те же вопросы, что и все остальные, но делала это по-другому, не гонясь за сенсацией, а с искренним интересом. Возможно, именно поэтому Лайла продолжала встречаться с ней. Или же дело было в том, что тайны, которые она все эти годы носила в себе, должны были наконец выйти наружу — она начинала опасаться, что иначе произойдет непоправимое.
Завтра Эрика снова должна прийти. Сотрудники тюрьмы сообщили, что она снова хочет навестить ее, и Ковальская молча кивнула.
Она снова сложила вырезки в коробочку. Свернула их так же, как они были свернуты, чтобы не делать новых сгибов, и закрыла крышку. Сердце ее снова билось ровно.
* * *
Патрик подошел к принтеру и дрожащими руками вынул из него листы бумаги. К горлу то и дело подкатывала тошнота, и ему пришлось собрать волю в кулак, когда он шел по узкому коридору к кабинету Мелльберга. Дверь была закрыта, так что он постучал.
