А эта ежеутренняя процедура надевания зимней одежды! Фальк незаметно понюхала свою подмышку — от нее уже пахнет потом. Когда сегодня ей удалось наконец с боем надеть на близнецов все их зимние вещи, чтобы отправить всех троих детей в садик, переодеваться самой было уже некогда. Ну да ладно, она ведь не на банкет собралась…
Зазвенела связка ключей — дежурный отпер дверь и провел Эрику в комнату для свиданий. Ей показалось каким-то анахронизмом, что здесь по-прежнему пользуются замками и ключами. Однако это было логично — проще узнать код от кодового замка, чем украсть ключ, так что неудивительно, что старые проверенные методы порой имеют весомые преимущества над современными.
Лайла сидела за единственным столом, повернувшись к окну, и лучи зимнего солнца, просачивающиеся в комнату, образовали вокруг ее головы светящийся ореол. Решетки на окнах отбрасывали на пол четырехугольные тени, а парящие в лучах света пылинки показывали, что комнату убирали не слишком тщательно.
— Добрый день, — сказала Эрика и села.
В душе она задавалась вопросом, почему Ковальская вообще согласилась снова с ней встретиться. Это была их третья встреча, но дело пока нисколько не продвинулось. Поначалу Лайла вообще отказывалась ее принимать, сколько бы умоляющих писем ни писала ей Фальк и сколько бы ни звонила. Но несколько месяцев назад заключенная неожиданно согласилась. Вероятно, приход посетительницы вносил некоторое разнообразие в упорядоченную тюремную жизнь, и пока Лайла готова была ее принимать, Эрика намеревалась навещать ее. Давно у нее не возникало такого острого желания рассказать чью-то историю — а без помощи Ковальской она не сможет этого сделать.
— Привет, Эрика, — ответила Лайла, устремив на писательницу свои странные холодно-голубые глаза. Встретившись с ней впервые, Фальк почему-то подумала о ездовых собаках. Дома она уточнила название этой породы — хаски. Глаза у героини ее будущей книги были как у сибирских хаски.
— Почему ты соглашаешься общаться со мной, если не хочешь говорить о своем деле? — спросила Эрика с места в карьер. И тут же пожалела, что употребила такое формальное слово. Для Лайлы это было не «дело», а трагедия, по-прежнему не оставлявшая ее.
Заключенная пожала плечами.
— Меня больше никто не навещает, — ответила она, подтвердив догадки посетительницы.
Эрика достала из сумки папку с газетными вырезками, фотографиями и записями.
— Я пока не потеряла надежду, — сказала она.
— Ну что ж, такова цена за то, чтобы провести хоть немного времени в компании, — ответила Лайла, и в глазах ее мелькнули искорки — тот неожиданный юмор, который Фальк временами подмечала в ней. Чуть заметная улыбка преобразила ее лицо. Писательница видела фотографии этой женщины до того, как все произошло. Ковальская не была красавицей, однако внешность у нее была необычной и приятной. Тогда у нее были длинные волосы, на большинстве снимков — распущенные и ухоженные. Теперь же они были подстрижены очень коротко, под гребенку. Собственно, это трудно было назвать прической — волосы были просто обкорнаны и демонстрировали, что Лайла давно уже не заботится о своей внешности. Да и зачем? Много лет она не выходила за стены тюрьмы. Для кого ей стараться хорошо выглядеть? Для других заключенных? Для охранников?
— У тебя усталый вид, — проговорила Ковальская, внимательно оглядев Эрику. — Утро далось тяжело?
— Да, тяжелое утро сегодня, тяжелый вечер вчера, и, скорее всего, такой же тяжелый вечер ожидает меня сегодня. Но ведь так и бывает, когда дети маленькие…
Писательница сделала глубокий выдох, пытаясь расслабиться. Она сама чувствовала, что все еще находится в напряжении после утреннего стресса.
— Петер всегда был таким послушным, — проговорила Лайла, и ее голубые глаза задернулись пеленой. — Ни одного дня не упрямился.
— Он был довольно тихим, как ты сказала в прошлый раз.
— Да, поначалу мы думали, что с ним что-то не в порядке. До трех лет он ни звука не произносил. Я даже хотела отвести его к специалисту, но Владек не позволил.
Она фыркнула, и ее руки, лежавшие на столе, сами собой сжались в кулаки.
