Черные птицы взлетели с ветвей ветлы, росшей возле окна, в стальные ноябрьские небеса, испуганные криком какого-то пьяницы, вывалившегося из подъезда. Я все гадал, что же это за птицы такие — галки или все-таки вороны, и украдкой поглядывал на старенькие часы.
— Можно вынимать градусник? — нетерпеливо спросила Света. Она вся уже измучалась в нетерпении.
— Нет, еще две минуты.
Света надула полные губы и скорчила недовольную гримаску, от чего стала выглядеть еще более милой и смешной.
Я потрепал ее по и без того неаккуратным и спутанным волосам. Она сжалилась и улыбнулась, но слабо, все-таки болезнь давала о себе знать. Глаза ее как-то лихорадочно блестели, как бывает только у людей, сражающихся с болезнью.
Ей двенадцать лет. Она обнимает плюшевого медвежонка с оторванным ухом (его она сама не дает никому пришивать по какой-то одной ей известной причине) и она опять болеет. Каждую осень и каждую весну она простужается как минимум два раза, любая инфекция легко к ней прицепляется и долго не хочет уходить.
Света вспомнила об этом и отползла в угол кровати, подальше от моей руки.
— Я заразная, — напомнила она.
— Ах ты зараза! — усмехнулся я и демонстративно отвернулся от нее к окну, — и чего я с тобой время теряю? Я с заразами не дружу.
Встаю и делаю вид, что собираюсь уходить.
Света подпрыгивает на своей постели, пытается выбраться из вороха одеял и подушек и жалобно зовет меня. Я продолжаю ломать комедию. Ей и самой быстро это надоедает и она снова отползает подальше к стене.
— Градусник, — напомнила она тихо-тихо.
— Не нужен мне твой градусник.
Света скулит и растягивает буквы моего имени, словно это может ей помочь. Глаза у нее жалобные-жалобные, как у щенка, который хочет, чтобы с ним поиграли, но при этом строит из себя гордячку. Какой же она еще ребенок! Я захлебываюсь нежностью и сдаюсь.
Мы в шутку боремся, валяемся на кровати, обнявшись.
— Тридцать семь, — изрек я, — да, подруга… В школу ты пойдешь еще не скоро.
— Ура! — воскликнула Света и зарылась лицом мне в волосы.
— А чего ты радуешься!? Не хочешь грызть гранит науки? — и мои пальцы пробираются ей под футболку, безжалостно пересчитывая выступающие ребра. Света костлявая, гибкая и очень изворотливая, но у нее не получается вырваться. Она заливается смехом и умоляет о пощаде.
— Помогите! — пищит она. Я остановился, но задержал пальцы на ее горячей коже. И смех и грех. Ее светло-зеленые глаза к себе так и притягивают, а цвет их в таком освещении отливает еще и голубым, но это потому, что в них отражается небо. Взгляд у нее вроде бы невинный, но в тоже время озорной.
Я подумал, что нужно побыстрее убрать руки, но почему-то этого так и не сделал.
— Ты вся горишь, — вместо этого сказал я, — я принесу тебе жаропонижающее…
Я понимал, что говорю какую-то ерунду и при тридцати семи нет смысла пить таблетки, но ничего с собой не мог поделать. Я искал повод для того, чтобы капитулировать.
Остаться просто. Уйти сложно.
Надо как-то заставить себя.
Пряди наших волос перепутались. Мне кажется, что у меня уже тоже температура. У нас одно дыхание — не удивительно, ведь мы одно существо.
— Подожди… — вырывается у Светы, она меня удерживает и только обнимает крепче. Я внимательно изучаю ее лицо, казалось бы, такое знакомое, но в тоже время каждый раз новое. У нее светлые, слегка рыжеватые к кончикам ресницы, на переносице почти незаметная россыпь веснушек, приметить ее можно только вблизи. Солнце любит Свету. Я тоже ее люблю.
Я коснулся губами ее покрасневшей щеки и неуверенно опустился ниже. Она блаженно зажмурилась и улыбнулась.
