Не в том же, в конце концов, дело, пойду я или не пойду с визитом в монастырь? Это-то их беспокоить не должно!
Я решаю взять быка за рога.
— А почему вас так беспокоят монастырские дела? — спрашиваю я.
Вместо какой-нибудь шутки, которую я надеюсь услышать в ответ, я вдруг слышу злое шипенье Зимовеева:
— Мы с монастырскими на одном солнце портянки не сушили! Вот вы-то чего сидите? Мать игуменья вас, поди, ждет! — И поднимается со скамьи, весь какой-то растопыренный, будто еж, которого нечаянно согнали с места. В глазах его опять появляется холодное осуждение, но теперь мне за этой холодностью видится что-то тревожное, беспокойное, и мне хочется спросить, в чем дело. Чем я его обидел? Или еще проще: кто его обидел?
Но Зимовеев уходит не оглядываясь, будто и не он только что задавал мне нелепые вопросы, требовал «мужского» разговора. Сиромаха вскакивает, чтобы броситься за ним, но взглядывает на меня, конфузится, тихо говорит:
— Вы его извините! Характер у него невыдержанный… Да и дело у нас такое… трудное…
— Какое дело? — спрашиваю я с раздражением.
— Да тут и объяснить нельзя… — мнется он, взглядывает в одно из окон второго этажа, в котором появилось на мгновение лицо Зимовеева, и, пробормотав: — Вы уж нас извините… — торопливо уходит в гостиницу.
Я в полном недоумении провожаю его взглядом и выхожу на улицу.
3
Мартовский день необыкновенно ярок. Гора Громовица, на которую должна подняться Володина группа, как будто приблизилась к городу. Ее целиком закрывает белая сверкающая шапка снегов и льдов. Должно быть, ледники опускаются до самого подножия, похожие на откинутые наушники из заячьего зимнего меха; но отсюда подножие Громовицы не видно: оно закрыто цепью мелкорослых гор, начинающейся тут же за городом.
От солнца режет глаза. Март. Школьники на велосипедах торопливо едут серединой улицы, нагруженное рюкзаками и позвякивающими на рамах закопченными ведрами. Весенние каникулы. За школьниками, тоже на велосипедах, привязав к рамам хозяйственные сумки с продуктами, поспешают бабки и деды, взявшие на себя наблюдение за экскурсией. По тротуару идут голоногие туристы-пешеходы, волоча на спинах тяжелые палатки и такие же, как у школьников, рюкзаки и закопченные ведра. Туристы очень похожи на улиток, волокущих на себе свой дом. Завтра или послезавтра Володина группа вот так же отправится в путь. Это будет зависеть от успехов Сиромахи и Зимовеева. Сейчас гуляющая по городу Зина, наверное, с завистью смотрит на проходящих туристов, на школьников-экскурсантов, отправляющихся на полонины, как называют здесь альпийские луга.
Гуцулы в высоких мерлушковых шапках ровным шагом горцев идут по улицам, спокойно-равнодушными глазами поглядывая на разукрашенные витрины магазинов.
Монастырь находится на окраине города, за рекой, но он виден в городе отовсюду — стоит в седловине между двух гор на самом берегу. Я медленно перехожу через реку по висячему пешеходному мосту. Тут даже велосипедисты, которых в городе не счесть, спешиваются и ведут велосипеды, словно коней в поводу. Под мостом бурлит и клокочет коричневая, в белой пене, горная река, насыщенная весенним илом.
Перейдя мост, я отделяюсь от остальных пешеходов и сворачиваю к монастырю. Мне кажется, что все, кто идет по мосту и кто перешел мост, останавливаются и глядят мне вслед. Все-таки теперь богомольцев маловато. Проезжая дорога поросла зеленой травкой, похожей на тонкие ножи клинками вверх. Кажется, что она прокалывает подошвы.
Расположен монастырь очень красиво и напоминает старую крепость. Белая каменная стена высотой не меньше восьми метров, да еще глубокий, ныне обезводевший ров перед нею, а уже за стеной — тоже высокое здание с зарешеченными по нижнему, что над стеной, этажу окнами, и еще этаж, с окнами уже без решеток. В окнах пусто. Некоторые из них открыты, там развеваются от ветра белые занавески. Но лиц не видно. То ли монахини где-то внутри, то ли они не глядят в «мир».
Я поднимаюсь на гору, к монастырскому входу, окованному железом, и мне становится виден двор: он расположен ниже входных ворот, на горной террасе, по которой бегут во все стороны выложенные белым камнем дорожки. Дорожкам этим, наверное, больше трехсот лет, камни в них побелели от времени и воды и похожи на выложенные рядами человеческие черепа.
