Тамара слушала внимательно - она никуда не торопилась, выгуливала свою собаку довольно редкой у нас азиатской породы «тазы». Владимирова вообще умела замечательно слушать… Но свернуть с темы не дала. Едва в Пашиной лекции о замечательных свойствах холофайбера наступила пауза, участливо спросила:
– С Ларисой-то вы в самом деле разбежались?
– По-моему, Лющенко выдала тебе желаемое за действительное, - осторожно сказал Шикунов, ощущая себя сапером на минном поле. - Поругались - ушла к маме, дело житейское, помиримся. А наша отмороженная тут же набежала, как гиена на падаль.
В голове билась мысль: насколько глубоко стерва осветила их отношения? Растрепала все до конца? Или ограничилась - как любила делать - лишь многозначительными намеками?
– Замуж девке невтерпеж, - кивнула Тамара, сама состоявшая в законном браке восемь лет - и удачно. - Переспела ягодка. Скоро гнить начнет…
Скорее всего, последняя фраза была сказана без какого-то двойного смысла. Но внутри у Паши все болезненно сжалось. А что, если Лющенко повстречалась с Тамарой, когда шла к нему? В последний раз шла? И разболтала, к кому идет? И, допустим, договорилась созвониться на следующий день? Что, если Томка догадалась, а этот двусмысленный вопрос - пробный шар?
– Что с тобой, Паша? Нездоров? Бледный какой-то и квелый…
– Да, похоже, простудился… - не стал врать Шикунов. - Аспирину наелся, вроде полегчало - надо ехать, дела.
Он достал носовой платок, вытер со лба испарину. Демонстративно посмотрел на часы.
– Ладно, не буду задерживать, - поняла намек Тамара. - Удачи тебе. Пусть всё у тебя получится…
Что-то странное почудилось Паше в её тоне. Что-то весьма двусмысленное…
– И тебе того же, - выдавил он. - Извини, спешу на электричку. Увидимся.
– Обязательно, - прощально кивнула Тамара. Лихим мальчишеским свистом подозвала своего «тазика», прицепила поводок к ошейнику. И крикнула уже в спину удаляющемуся Паше:
– Увидишь Лющенко - передавай привет!
Шикунов споткнулся, с трудом устояв на ногах.
Через двадцать минут он сидел в вагоне электрички, катившей в сторону Царского Села. Над ухом выкрикивали свои заученные наизусть рекламные монологи разносчики всевозможных полезных и нужных товаров. За окном свежей июньской зеленью мелькали поля и деревья. Тягостное чувство, возникшее после встречи с Тамарой, помаленьку отпускало. Конечно же, она ничего не знала и ни о чем не догадывалась, и никакой двусмысленности в её словах не было, все якобы прозвучавшие намеки лишь плод взбудораженного Пашиного воображения…
Он почти успокоился, когда дверь вагона в очередной раз откатилась в сторону - но вместо бродячего продавца в неё протиснулся мужик с баяном, здоровенный и не совсем трезвый.
– Сейчас вам спою, - без обиняков объявил мужик. Тут же растянул меха и заголосил:
Среди украинских просторов,
Среди высоких ковылей,
Филипп Бедросович Киркоров
Скакал на рыжей кобыле…
Он был в голубенькой фуфайке
И в красных плисовых штанах,
Он пел народну песню «Зайка»
Слеза плыла в его глазах…
А в месте том, где эта Зайка
С Максимкой Галкиным ушла,
Мокра была его фуфайка,
Навзрыд рыдала кобыла…
Последние две строчки мужик с чувством проголосил аж три раза. Публика оценила - одни сдержанно улыбнулись, другие от души посмеялись. Мужик стянул с головы засаленную кепку.
– Сограждане! - проникновенно возвестил он. - Помогите самодеятельному артисту похоронить жену! Поминки-то мы уже справили, на полную катушку помянули, - так что хоронить не на что стало! Пожертвуйте овдовевшему артисту, кто что сможет!
И он двинулся по проходу. В подставленную кепку летели монеты и бумажки - достаточно обильно. Похоже, чистосердечное признание - что похоронные деньги все как есть пропиты - нашло отклик в душах сограждан.
Паша попрошайничающих индивидов спонсорской помощью не баловал из принципа - ни «погорельцев», ни «беженцев», ни «обокраденных», ни собирающих «на лечение»… И сейчас тоже отвернулся к окну, проигнорировав протянутую кепку.
