Уик-энд на берегу океана - страница 10

И солдат тоже улыбался, но, несмотря на улыбку, вид у него был озабоченный, испуганный. Еще сотни и сотни было других лиц, которые Майа видел как бы в озарении молнии, и были такие, что запечатлелись в нем навеки, а потом всплывали еще и другие, и каждый раз Майа знал, что никогда их больше не увидит.

Он споткнулся об английское противотанковое ружье, врытое в песок. Все дюны были усеяны этими штуковинами. Их узнавали издали по неестественно длинному дулу, расширявшемуся к концу наподобие старинного мушкетона. Поэтому выглядели они до смешного архаично. Майа снова подумал об американском солдате из Армантьера, о том, с каким серьезным видом он допытывался у него, где бордель. Вокруг рвались бомбы, армия отступала в беспорядке, но этому американцу требовалось сейчас же, не откладывая, заняться любовью. «Просто он — романтик», — вполголоса заметил Майа и рассмеялся, хотя был один. Но, возможно, это в конце концов не так уж смешно. Он увидел словно воочию серьезный и озабоченный взгляд американца. Будто в мозгу у Майа запечатлелся моментальный снимок. И разговор-то всего на несколько секунд. А потом конец. «Вот она война», — подумал снова Майа. В мирное время жизнь сложна и гармонична. Встречаешь одних и тех же людей, снова их видишь, теряешь из виду, потом снова встречаешь. Любая история твоей жизни завязывается и развязывается гармонично, как в классических трагедиях. А на войне все разъято, нелогично, не имеет ни продолжения, ни связи.

Как раз позади санатория Зюдкота в тени деревьев раскинулось то, что называли лагерем. Огромное скопление солдат без оружия, без начальства, из самых различных соединений. Когда Майа подошел ближе, он заметил между деревьями невысокие дымки.

— Привет!

— Привет, щучий сын! — отозвался Александр.

Александр, весельчак, бородач, суетился вокруг костра, разложенного в нескольких шагах от их фургона. Рукава сорочки он засучил. И Майа уже не в первый раз подивился его могучим мускулам.

— А где остальные?

Майа сел на свое обычное место, прислонился спиной к правому колесу фургона. И закурил.

— Пьерсон только что был здесь, он читал свой молитвенник. Должно быть, ушел. Сказал, что попытается раздобыть хлеба.

— А Дьери?

— Дьери? Представления не имею. Какой-то загадочный он стал, наш Дьери. И потом, разреши тебе заметить, что ты зря до еды куришь.

Александр открыл коробку мясных консервов. Майа с улыбкой наблюдал за ним, он знал, что Александр больше всего любит возиться с консервами. Что верно, то верно, вскрывал он банки артистически. Он вытаскивал из кармана перочинный нож, пробивал крышку одним ударом самого большого лезвия и уверенным движением кисти вел нож по металлу с такой легкостью, словно по маслу. Одним махом он вырезал без единого заусенчика почти идеальный по форме кружок, и тот держался только на ниточке. Тогда он отгибал кружок назад, вытряхивал содержимое банки в котелок и, не оборачиваясь, швырял банку в ящик, специально приспособленный для этой цели и стоявший метрах в пяти у ограды санатория. Только в редчайших случаях он промахивался. Падая на кучу пустых банок, жестянка жалобно звенела. Этот звон нравился Александру. Значит, опять все в порядке, думал Александр. Мясо в котелке, пустая банка в ящике для мусора, а он, Александр, варит обед.

Александр поднял голову. Лицо у него пылало, глаза пощипывало. Не слишком-то легко в такую жару торчать над огнем да еще глотать дым. «Если мы задержимся здесь, непременно надо будет сложить печурку». Он вздохнул. Но все-таки осесть им и тут не удастся. С этой сволотой — фрицами — никогда нельзя расположиться по-хозяйски, надолго. На лбу у него выступили крупные капли пота… Он отер его тыльной стороной руки, отцепил свою кружку, зачерпнул из фляги вина, которое охлаждалось под фургоном, и долго, жадно пил. Кружку он держал крепко, прохладное вино текло ему в глотку, и металлический край кружки приятно холодил губы. Кстати, это его собственная кружка. Он сам смастерил ее из пустой консервной банки, тщательно опилил края, опоясал ее проволокой, а сбоку выпустил петлю на манер ручки. Входило в нее больше полулитра («Неплохо для кружки», — говорил аббат). А главное, ее без страха можно было ставить на землю. Она прекрасно держалась. Не то, что эти новые кружки, принятые во французской армии, они то и дело опрокидываются от малейшего толчка.