– Я был ребенком, Джулия. Или мальчишкой в те годы, о которых ты говоришь. Это часть детства – как можно больше проказничать и попадаться в девяти случаях из десяти, и оказываться выпоротым во всех десяти случаях. Когда становишься взрослым, перестаешь шалить. Я вырос.
– Слишком рано – когда умер твой отец.
– Я остался с матерью и сестрой. На мне был дом и имение. Неожиданно я унаследовал графский титул, и имения, и состояние. Я должен теперь учиться нести ответственность за все это. Возможно, я вырос раньше, чем это случилось бы при других обстоятельствах, но случилось так, как случилось. Мне было четырнадцать. Вряд ли меня можно было в ту пору назвать ребенком.
– Но из тебя ушел свет, ушла радость. Я помню свое недоумение, Дэниел, тем летом, когда ты приехал как виконт Йорк. Ты словно стал другим человеком внутри того же тела. Я помню, ты мало обращал на меня внимания в те первые два лета, что я жила в имении: я была очень маленькой. Но иногда ты носил меня на плечах. И изредка сажал перед собой на лошадь и немного катал. Ты учил меня плавать – ты и Фредди. Наверно, ты забыл об этом. Ты был моим героем. Я жила ожиданием твоего возвращения.
Боже, подумал граф, неужели она говорит правду? Но он помнил годы, когда младшие кузены и кузины относились к нему с благоговением, потому что он был старше, выше и сильнее их. Одной из них несколько лет, должно быть, была и Джулия. Ее отец и мачеха еще были живы, но бессовестно пренебрегали ею. Ему было жаль ее. Да, он помнил, как Джулия бросалась в озеро, а потом со смехом цеплялась за него или Фредди, пока Сьюзен, Стелла и младшая Виола сидели на берегу, не отваживаясь последовать ее примеру.
Джулии нельзя было отказать в отваге. Научить ее держаться на воде и даже плавать оказалось легким делом. Она всплывала, как пробка из бутылки, не испытывая страха, если только он или Фредди находились поблизости. Господи, как он мог забыть те золотые годы!
– Потом ты вернулся и был холоден как лед. Не то чтобы ты был невнимателен. Младшие дети ожидают этого от старших. Но ты даже изредка не проявлял снисходительности. Сплошной холод и осуждение. И никогда не участвовал в играх, если они предполагали озорство. И я была единственной из кузин, кто попадал с тобой в беду. Потому что была девочкой, а любила играть с вами, мальчишками. В твоих глазах я никогда не была права. Никогда. Я начала ненавидеть тебя, Дэниел. Как я была рада, что ты перестал приезжать в имение. Но я не об этом. Ну вот, потеряла мысль. О чем я хотела сказать? – Неожиданно она вырвала руку и резко повернулась, роясь в своем ридикюле. – Мне в глаз, наверное, залетела мошка. Теперь у меня текут слезы из глаз. Как смешно!
– Позволь, я посмотрю, – предложил он.
Но Джулия оттолкнула его руку:
– Не трогай меня, не трогай меня, Дэниел!
Он сглотнул и почувствовал, что сердце его обливается кровью, как все эти последние два дня. Он недоумевал, почему Джулия плакала. По утраченному детству? По утраченному герою? Потому, что он вернулся, чтобы заслонить свет в ее солнечном мире? Он подождал, пока она высморкалась и объявила, что ужасное насекомое исчезло.
– Я хотела сказать, – она пошла дальше, не обращая внимания на предложенную им руку, – что тебя ограбили, Дэниел. Не знаю, виной ли тому обстоятельства или, может быть, тетя Сара, которая так рано потребовала от тебя слишком много. Ты был очень юн, чтобы понимать, что твой долг не должен мешать тебе получать радость и удовольствие от жизни. Ты ведь никогда не получал этого?
Они вышли из леса. К счастью, впереди показался дом. Их путь кончался.
– Что ты называешь «получать удовольствие»? – спросил он и почувствовал в своем голосе гнев. – Скакать сломя голову по неровному полю и прыгать через высокие преграды? Плавать нагишом? Лазить по деревьям? Нет, конечно, я не признаю подобных вещей, Джулия. Это опасное ребячество, которое может смутить окружающих.
– Даже если это происходит вдали от посторонних глаз и в собственном владении? Конечно, никому не придет в голову забраться на дерево в Гайд-парке и плавать в Темзе нагишом или в рубашке. Даже со мной не приключилось никаких неприятностей во время моего светского сезона в Лондоне, хотя иногда мне очень хотелось большей свободы. Но когда ты один или с близкими людьми, неужели у тебя никогда не появлялось желание забыть про титулы, долг и даже свой возраст? И неужели тебе никогда не хотелось сбежать вниз по холму, крича во весь голос?
