Целы были и лампадки и кадильницы, целы и нетронуты, самим неумолимым временем тщетно пытавшимся оставить свои следы на ликах и золоте окладов. Казалось, церковь жила своею жизнью, недоступная рукотворному свету, она питалась светом небесным.
И еще одна странность, поразившая меня в первый момент, незначительная именно в силу того, что увиденный мною в первый же миг алтарь намертво приковал к себе все внимание и манил тусклыми красками вечности и золотом оправы. Лишь когда я вошел под барабан центрального купола, тут только заметил смутившие меня своей неуместностью четыре деревянные скамьи, непрезентабельные, простой работы, с высокими прямыми спинками, из тех, что, обыкновенно, ставятся в парках и скверах, по две с каждой стороны от центрального придела.
Поначалу я принял их за естественные следы навеки заглохшей реставрации, но расположение их и совершенное отсутствие строительного мусора - пол был точно выметен, и ни каких-либо следов, даже своих собственных, я так и не обнаружил. Да и отсутствие икон с северной и южных сторон церкви - меж стрельчатых окон - говорило в пользу умысла, а не случайности.
Мне захотелось присесть на одну из скамей, даже не оттого, что устали ноги, а в силу самого желания быть соучастником нарушения правил поведения в православной церкви. Однако я решил первым делом повнимательнее оглядеть алтарь, столь поразивший своим видом меня при входе в церковь.
Центральной иконой, по всей видимости, - скудость моих познаний в этой области не позволяет мне сказать наверняка, - была икона Богоматерь Одигитрия: Мария, обратив взор чуть выше головы вошедшего, правой рукой указывала на, сидящего на левой руке, младенца Христа, поднявшего в странном не то призыве, не то приветствии обе пухлые свои ручки вверх.
Пальцы мои осторожно коснулись иконы, пыль заклубилась, медленно, осыпаясь на пол, лик Богородицы стал ярче и, почему-то, или мне показалось это в то мгновение, печальней. Я вновь провел уже ладонью по теплому левкасу, отошел на шаг и замер. А затем медленно, точно боясь спугнуть тишину и разбередить полутьму, прошел к левому приделу.
Он также служил возвеличиванию Девы Марии, правый не являлся исключением, по прошествии нескольких минут я убедился, что Богородица так или иначе была связана со всеми изображениями в церкви, с каждым мужчиной или женщиной, что были изображены на иконах. Конечно же, ей посвящалась и роспись потолка, изображавшую Увенчание Пресвятой Девы Марии в окружении ангелов и пред изумленными лицами замерших в благоговении апостолов, оставшихся далеко внизу, в нижней сфере росписи.
Рассматривая потолок до боли в шее, я опустил взор и перешел от северной стены к южной, от Богоматери Элеуса или Умиление, - каюсь, не знаю, Владимирская то была или Донская - к Богоматери Никопея. Младенец Иисус в ее руках держал свиток, я пригляделся к нему, но прочесть написанное без сильного направленного света оказалось невозможным.
Тогда я вернулся, сел на заднюю скамью в левом ряду и, положив руки на спинку передней, а затем и упершись в них подбородком стал смотреть на освобожденную из пыльного плена Одигитрию.
Слова пришли сами собой. Никогда я не подозревал, что помню их, хотя и встречал в текстах и слышал отголосками в храмах, но, сколько ни пытался до сей поры повторить, всякий раз спотыкался в первом же предложении. Но не сейчас. Тишина, царящая в церкви, приглушенный свет, льющийся водопадом из стрельчатых зарешеченных окон и лик Одигитрии, видимый отсюда неясно, а как-то сгущено, сумрачно, сквозь солнечные лучи, - все это удивительным образом подействовало на меня, на мою память, и губы сами зашептали простые слова, столь невыносимо долго сдерживаемые, прячущиеся в глубине души, точно ожидавшие этого, - и слагающиеся в безмолвную молитву. Ей.
Кроме нее, я не знал иной. Прочитав до конца, я долго сидел, упершись подбородком в сложенные на спинке передней скамьи пальцы, рассматривая темный иконостас, переводя взгляд с левого придела, где Богородица была видна хорошо, на правый, скрывавшийся за выступом, и обратно. Поднял взгляд к потолку и опустил его к мозаичному полу, по которому вились, расходясь и собираясь вновь, ломаные линии, образуя подобие бесконечное число раз повторенного символа Рождения Сына Человеческого - крест со скошенными вправо концами, свастику.
