На четвертые сутки, когда мы перешли вброд реку Иордан, Ливиан Малий сам посоветовал мне покинуть их отряд, если у меня нет охоты участвовать в военных действиях, теперь неизбежных. Он даже хотел в подтверждение своих слов поклясться богами, но в том не было нужды, поскольку начиная со вчерашнего дня мы то и дело натыкались на сожженные деревни – и сжигали их сами мятежники, как только видели, что военная удача от них отворачивается и поражение неминуемо. Иудеи готовы на все, лишь бы не сдаваться римлянам и не видеть свои храмы оскверненными. Они предпочитают убивать друг друга, чтобы последний из оставшихся в живых поджег деревню со всем, что в ней есть, и после этого лишил себя жизни. Случается и такое, что из-за их стремления поскорее перебить друг друга в живых не остается никого, кто мог бы взять в руки факел. В таком не предвиденном иудеями случае легионеры могут кое-чем поживиться, ограбив деревню, но, на беду, лежащие под солнцем трупы быстро разлагаются и вызывают эпидемии. Вот почему римские власти предпочитают находить сожженные дотла деревни и даже способствуют такому исходу, хотя это и лишает солдат добычи. Я, понятное дело, не имел никакого желания участвовать в сражениях, поэтому принял совет Ливиана Малия. Однако передо мной тотчас встал другой вопрос: если я покину когорту и окажусь один в столь опасных местах, то куда мне направить свои стопы? Как мне стало известно, здесь повсюду рыщут разбойники и грабители, но немало встречается и таких людей, которые, занимаясь вполне мирным ремеслом, не упускают случая обобрать и убить человека, если он не способен должным образом постоять за себя. Самый знаменитый из местных разбойников – Тео Балас, известный своей жестокостью и кровожадностью. Мужчин он убивает мечом, женщин подвешивает за лодыжки и отрезает им груди, а еще он любит пить кровь младенцев. Вот уже несколько лет римские и иудейские власти охотятся за Тео Баласом, но все впустую, поскольку никому не ведомо, где он скрывается и каков с виду, ведь никого из тех, кто его видел, не осталось в живых, чтобы свидетельствовать о том.
Боги, о Фабий, не лишают своей благосклонности даже тех, кто, подобно мне, сомневается в самом их существовании. Под конец пятого дня, когда до намеченной цели оставалось не более суток пути, повстречался нам на дороге римский трибун. Он следовал из Кесарии с охраной в шесть человек и направлялся по какому-то делу в маленький городок на севере. Я рассказал ему, в какое положение попал, и он согласился взять меня с собой. По его расчетам, дело их займет не более дня, после чего можно будет возвращаться в Кесарию, где обитает прокуратор Иудеи, и тот отдаст нужные распоряжения, чтобы я мог добраться до Рима или отправиться в иное место, если вздумаю настаивать на продолжении своих странствий.
Я с благодарностью принял предложение трибуна и распростился с Ливианом Малием, которому пожелал удачи в его походе, а также счастливого возвращения в Сирию. Он тоже пожелал мне удачи и пылко обнял, прошептав при этом на ухо, что здесь я не должен никому доверяться – ни иудею, ни римлянину. Затем приказал воинам двигаться дальше, а я присоединился к трибуну с его малочисленной свитой.
Трибуна звали Апием Пульхром, и он, как и я, принадлежал к знатной семье из сословия всадников. Будучи горячим сторонником Юлия Цезаря, после его убийства он тем не менее переметнулся на сторону Брута и Кассия. Позднее, предвидя, что войны им не выиграть, сбежал от них и примкнул к триумвирату, образованному Марком Антонием, Августом и Лепидом. По окончании войны, когда началась распря между Августом и Марком Антонием, Апий Пульхр бился на стороне последнего. После поражения Марка Антония при Акциуме заслужил благосклонность Августа, предав Антония и открыв, где, возможно, скрывается Клеопатра, с которой, если верить его похвальбе, хотя, по-моему, верить ей никак не стоит, он имел любовную связь. Вот так, постоянно крутясь и виляя, он не раз спасал свою жизнь, но заметно преуспеть так и не сумел, хотя только об этом и мечтал.
