Удар мечом - страница 14

Мария осторожно сняла с плеч руки Нечая, отодвинулась в темноту.

— Я не о том, Иване.

— Так я о том! Ненавижу! Ненавижу и буду стрелять в каждого, кто на дороге у людей становится!

— Вдруг ошибетесь?

— Мне совесть моя подскажет.

— Смотрите, Нечай, — холодновато сказала Мария. — И совесть может ошибиться. Да и кто вам дал такое право — стрелять в каждого, судить от имени своей совести, верить только себе? Вам доверили многое — вы же озлобились, ожесточились…

— Не понимаете вы меня!

— И не пойму. По-другому думаю!

— Тогда не о чем нам разговаривать. Одно только скажу: поклялся я вот эту гимнастерку, — Нечай хлопнул себя ладонью по груди, — не менять на сорочку вышиванную до тех пор, пока хоть один бандеровец в округе землю топчет.

— Землю родную не один вы любите.

Иван замолчал. Они уже давно пришли к школе и теперь стояли у плетня. Мария неприязненно поглядывала на темные окна комнаты — неуютная она, и, когда заходишь, будто весь мир остается где-то там, за порогом.

— Странная вы, Мария Григорьевна. Когда вы о комсомоле рассказывали — понимал вас, сейчас же — нет. Рассудочная вы какая-то, и хоть говорите о любви к людям — не верю…

Учительница насторожилась. Значит, прозвучали где-то неискренние нотки. Где ошиблась: в клубе ли, в разговоре? И в чем? Плохо, очень плохо, Мария! И жаль, что Иван не понял ее. Партизанский характер у Нечая — с таким и до беды недалеко. И ей, Марии, такие разговоры ни к чему: Иван только по виду простоватый, а так — пальца в рот не клади.

На следующий день все село говорило о вечере, организованном комсомольцами, и еще о том, что перед самым рассветом кто-то сорвал с клуба красное знамя, разорвал в клочья и втоптал в грязь.

Ночью снова раздался тихий стук в окошко. Мария, не спрашивая кто, приоткрыла дверь, впустила ночного гостя. Стафийчук вежливо поздоровался, пожелал учительнице доброго вечера.

— А как же будет он добрым, если каждую неделю из леса навещают, — недовольно проговорила Мария. — Ну проходи, садись.

Стафийчук прошел в комнату, снял кожушок. Был он невысокого роста, лицо молодое, а избороздили его морщинки, время припечатало под глазами гусиные лапки. Поредевшие русые волосы, глубокие залысины придавали Стафийчуку сходство с деревенским фельдшером. Он не был ни чубатым красавцем, ни обросшим верзилой, как рассказывала о нем сельская молва. Именем Стафийчука матери детей пугали, слухи о его кровавых подвигах быстро обрастали подробностями, и народ создал свой образ бандита, который никак внешне не походил на усталого человека, пришедшего к Марии. Но народ редко ошибается: в глазах Стафийчука проглядывала жестокость, в порывистых, резких движениях — недюжинная сила, и можно было предположить, что он и вынослив, и хитер, и коварен. Рассказывали, что бандит очень богомолен и сентиментален. На стенах лесного бункера висят его творения — пейзажи с белыми мазанками, вишневыми садочками и голубыми до одури прудами — художник-недоучка, возомнивший себя «освободителем». Если творил расправу над сельскими активистами в лесной чащобе, обычно предлагал помолиться перед смертью, в ответ на отказ сокрушенно покачивал головой: «Забыли мы про бога», и безжалостно вспарывал животы, резал звезды на спинах, прикрываясь именем господа и «самостийной» Украины.

Такой вот человек был гостем Марии Шевчук. Бандеровский проводник начал велеречиво, с благодарностей.

— Хлопцы рассказывали, как ты им помогла… Дякую от имени провода!

— Почему хлопцы? Тебя что, не было?

— Ходили в рейд, оставалась здесь только часть наших, если б не ты — переловили бы их, как зайцев в силки. Вот сам пришел щиру подяку выразить.

Мария привычно проверила, плотно ли зашторено окно, поставила на стол глечик с молоком, окраец хлеба, положила чистый рушник.

Стась зорко осмотрел комнату, но взгляд его не нащупал ничего подозрительного. Он по-хозяйски — жалобно скрипнули половицы под тяжелым шагом — прошел к столу, присел на стул. Автомат проводник положил рядом.

— Садись и ты, — пригласил Марию.

— Я в своей хате, — ответила девушка, но покорно пристроилась на краешке стула. «Так и должно быть, — отметил Стась, — боится: побледнела, глаза неспокойно бегают, голос дрожит, вялый, беспомощный».