— Ну че — есть желающие повозбухать? — победно воскликнул корпусной. — Если есть — я завсегда пожалуйста!
Возбухать никто не пожелал. Методы воспитательной работы уидовского спецназа,[6] отделение которого постоянно дежурило где-то на верхних этажах Си-1, надолго оставляли мрачный след в памяти любого обитателя пенат, будь он хоть трижды дегенератом.
— Ну зачем спецназ? — вкрадчиво пробормотал вредный Григорий после некоторой паузы. — Ты зайди сюды, пощупай его — вдруг он кони кинул? А коли не кинул — так он тебе по черепу жахнет, переоденется и, как в 1954-м…
— Да заткнись ты, чмо! — пресек старого педераста Смирнов. — Человек умирает! Ну давай, давай — сделай че-нибудь, братуха! — обратился он к попкарю. — Доктора позови — не веришь, сам зайди, проверь — ведь помрет же!
— Вот это ты влип, Иваныч, — грустно резюмировал Адвокат. — ДПНСИ доложишь, что подследственный ложку заглотил, — вставят на всю катушку. Куда смотрел? Не доложишь — вдруг помрет? Опять же вставят. В камеру зайдешь — на части порвут. Хи-хи…
— Ага, разогнался! — досадливо пробурчал корпусной. — Щас все брошу и побегу докладать! Пусть себе лежит — ни хера ему не будет!
— Зря ты так, Иваныч! — сурово прикрикнул Григорий. — У меня разок корпусной недоглядел — подследственный отравился дрянью и помер. Так корпусному поджопник — пошел на хрен с работы! — и платить компенсацию семье заставили…
Так что — топай. Пущай экстренный вызывают — надоть бы этого в клинику свезти.
Корпусной сурово задумался на полсигареты и, захлопнув кормушку, потопал к выходу из отделения. Спустя пять минут меня аккуратно выдворяли из камеры — при сем знаменательном событии присутствовала практически вся смена попкарей и сам ДПНСИ, который сноровисто обшарил камеру — видимо, на предмет поисков пропавшего черенка, такового не обнаружил и велел тащить меня в дежурку.
Еще минут десять я лежал на носилках в приемнике, дожидаясь конвоя, и изображал нечеловеческие страдания для наблюдавших за мной двух вислоносных прапорщиков. Отыскавшийся где-то в объемном чреве СИЗО престарелый фельдшер Игнатьич не счел нужным даже пощупать меня — написав от фонаря направление, он вручил его прибывшему начальнику экстренного караула и наотрез отказался сопровождать меня в клинику.
— Я вам, блядь, не зечара, чтобы в автозаке трястись, — презрительно заявил Игнатьич начкару, когда тот настоятельно потребовал, чтобы больного сопровождал врач. — В кабине ведь не повезешь?
— Не повезу, — согласился начкар — мясистый краснолицый дядька предпенсионного возраста. — Больно ты жирный, вдвоем не поместимся. Да и не положено это…
— Ну а в трюме я вам не ездун, — отрезал Игнатьич. — У вас там воняет…
— Тогда вообще не возьму, — меланхолично пожал плечами начкар. — По уставу не положено — сам ведь знаешь! Вдруг он в дороге окочурится?
Пока они препирались, прошло еще что-то около десяти минут — вынужденный притворяться, я настолько вошел в образ, что сам поверил, будто у меня внутри минимум ятаган — даже колики появились.
Придя наконец к консенсусу, конвой и попкари совместными усилиями выдворили меня на улицу и погрузили в камеру автозака. В ходе этого мероприятия я так натурально стонал и скрючивался, что какой-то впечатлительный сизошник — из молодых, по-видимому — досадливо бросил окольцовывавшему меня начкару:
— Да на хера ты ему браслеты цепляешь?! Он, блядь, щас не то что бежать — дышит через раз!
— Целее будет, — буркнул бывалый начкар. — Видали мы таких больных…
В приемном покое клиники им. Турдыниязова, куда меня с грехом пополам доставил конвой спустя двадцать минут, возникла некоторая заминка: во-первых, куда-то исчез Игнатьич, сославшись на срочную необходимость повидать какого-то коллегу, во-вторых, выяснилось, что безболезненно просветить меня не получается: какой-то сильно двинутый пациент, доставленный накануне вечером из областной психбольницы, по недосмотру сопровождавших его пьяных санитаров в припадке дикой ярости основательно разбил суперсовременный сканер, когда его (пациента) пытались освидетельствовать на предмет заглота подшипника.
