— Простите.
— Пожалуйста. Ваша ошибка вполне понятна. Я занимаю купе, где прежде ехал он.
Мсье Бука в ресторане не было. Пуаро огляделся, выясняя, кто еще отсутствует.
Отсутствовали княгиня Драгомирова и венгерская пара, а также Рэтчетт, его лакей и немка-горничная.
Шведка вытирала слезы.
— Я глупая, — говорила она. — Такая нехорошая плакать. Что бы ни случилось, все к лучше.
Однако далеко не все разделяли эти подлинно христианские чувства.
— Все это, конечно, очень мило, — горячился Маккуин, — но неизвестно, сколько еще нам придется здесь проторчать!
— И где мы, что это за страна, может кто-нибудь мне сказать? — чуть не плача, вопрошала миссис Хаббард.
Когда ей объяснили, что они в Югославии, она сказала:
— Чего еще ожидать от этих балканских государств?
— Вы единственный терпеливый пассажир, мадемуазель, — обратился Пуаро к Мэри Дебенхэм.
Она пожала плечами:
— А что еще остается делать?
— Да вы философ, мадемуазель!
— Для этого нужна отрешенность. А я слишком эгоистична. Просто я научилась не расходовать чувства попусту.
Казалось, она говорит скорее сама с собой, чем с Пуаро. На него она и не глядела. Взгляд ее был устремлен за окно, на огромные сугробы.
— У вас сильный характер, мадемуазель, — вкрадчиво сказал Пуаро. — Я думаю, из всех присутствующих вы обладаете самым сильным характером.
— Что вы! Я знаю человека, куда более сильного духом, чем я.
— И это…
Она вдруг опомнилась: до нее дошло, что она разговаривает с совершенно незнакомым человеком, к тому же иностранцем, с которым до этого утра не обменялась и десятком фраз. И засмеялась вежливо, но холодно:
— К примеру, хотя бы та старая дама. Вы, наверное, ее заметили. Очень уродливая старуха, но что-то в ней есть притягательное. Стоит ей о чем-нибудь попросить — и весь поезд бросается выполнять ее желание.
— Но точно так же бросаются выполнять желания моего друга мсье Бука, — сказал Пуаро. — Правда, не потому, что он умеет властвовать, а потому, что он директор этой линии.
Мэри Дебенхэм улыбнулась.
Близился полдень. Несколько человек, и Пуаро в их числе, оказались в ресторане. При такой ситуации хотелось скоротать время в компании. Пуаро услышал немало нового о дочери миссис Хаббард и о привычках ныне покойного мистера Хаббарда, начиная с того момента, когда, встав поутру, этот почтенный джентльмен ел кашу, и кончая тем, когда он ложился спать, надев носки работы миссис Хаббард.
Пуаро слушал довольно сбивчивый рассказ шведки о задачах миссионеров, когда в вагон вошел проводник и остановился у его столика:
— Разрешите обратиться, мсье.
— Слушаю вас.
— Мсье Бук просит засвидетельствовать свое почтение и спросить, не будете ли вы столь любезны на несколько минут зайти к нему.
Пуаро встал, принес свои извинения шведке и вышел вслед за проводником.
Это был не их, а другой проводник — высокий, крупный блондин.
Миновав вагон Пуаро, они пошли в соседний вагон. Постучавшись в купе, проводник пропустил Пуаро вперед. Они оказались не в купе мсье Бука, а в купе второго класса, выбранном, по-видимому, из-за его большого размера. Однако несмотря на это, оно было битком набито.
В самом углу восседал на скамеечке мсье Бук. В другом углу, возле окна, созерцал сугробы коренастый брюнет. В проходе, мешая пройти Пуаро, стояли рослый мужчина в синей форме (начальник поезда) и проводник спального вагона Стамбул — Кале.
— Мой дорогой друг, наконец-то! — воскликнул мсье Бук. — Входите, вы нам очень нужны.
Человек у окна подвинулся. Протиснувшись, Пуаро сел напротив своего друга. На лице мсье Бука было написано смятение. Несомненно, произошло нечто чрезвычайное.
— Что случилось? — спросил Пуаро.
— И вы еще спрашиваете! Сначала заносы и вынужденная остановка. А теперь еще и это!..
Голос мсье Бука прервался, а у проводника спального вагона вырвался сдавленный вздох.
— Что — и это?
— А то, что в одном из купе лежит мертвый пассажир — его закололи.
В спокойном голосе мсье Бука сквозило отчаяние.
— Пассажир? Какой пассажир?
— Американец. Его звали… — Он заглянул в лежащие перед ним списки. — Рэтчетт… Я не ошибаюсь… Рэтчетт?
— Да, мсье, — сглотнул слюну проводник. Пуаро взглянул на проводника — тот был белее мела.
