Из фирмы по производству металлических пластин Морсби с торжеством унес ценные данные — даты выпуска первой и последней пластины из экспериментальной партии: 27 апреля и 14 июля одного и того же, 1927 года. Перед Уходом он спросил сухощавого директора, сколько времени в больницах сохраняют пластины в запасе, и получил ответ: сказать невозможно; если пластина занесена в основной список имеющихся в наличии инструментов и приспособлений, запись о ней может сохраниться там на неопределенный срок.
И тем не менее Морсби торжествовал. Без этих данных пришлось бы проверять все хирургические операции, сделанные за двадцать лет; теперь сроки сократились до вполне преодолимых. Тело нашли 22 января 1931 года. Судебный медик теперь установил, что тело пролежало в земле не менее четырех месяцев. Когда пластину изъяли из трупа, он исследовал костную мозоль и твердо заявил, что перелом произошел не раньше года до смерти. Таким образом, не позже, например, конца августа 1929. Морсби понятия не имел, сколько переломов бедренных костей скреплялось пластинами в Англии с 27 апреля 1927 года до 31 августа 1929-го, но намерен был это выяснить.
Вернувшись в Скотленд-Ярд, он сразу же набросал срочное письмо и разослал по экземпляру во все больницы и частные лечебницы на Британских островах. Был, правда, вариант, что операцию делали не в Великобритании и что убитая женщина была иностранкой, поскольку директор Фергюсон подчеркнул широкие экспортные связи своей фирмы. Но Морсби решил для начала ограничиться Британией. К тому же шестое чувство опытного сыщика подсказывало ему: наконец-то он вышел на верный след.
Как только стали поступать ответы на запросы Морсби, он сам и его подчиненные погрузились в ту нескончаемую, изнурительную рутинную работу, о которой люди ничего не знают, которая не упоминается даже в суде, но которая составляет девять десятых всей работы Скотленд-Ярда. Было выяснено, что за запрошенный период операции с использованием пластины, скреплявшей правую бедренную кость, были сделаны шестистам сорока одной женщине. Из них по несоответствию возрасту и другим данным исключили двести девятнадцать. О каждой из оставшихся четырехсот двадцати двух необходимо было узнать, куда она отправилась из госпиталя: домой, в снятую квартиру или на другое место жительства. Это узнавалось, часто с огромными трудностями, с неизбежными расспросами дюжины свидетелей для установления одного-единственного переезда, пока не выяснялось, что она либо жива, либо мирно и чинно скончалась.
Любые простые случаи — а их было немало — доверяли местному сыску районов и графств; но даже с учетом этого на плечи Морсби легло изрядное их количество. Почти три месяца он постоянно переезжал из конца в конец страны, лично разбираясь с самыми запутанными делами (поразительно, сколько дам переезжали в такие дальние концы и так часто всего за четыре года). То и дело он пересекал Англию, мчась на помощь менее опытным инспектору Фоксу и сержанту Эффорду, работавшим в его команде, когда тот или другой терпели фиаско, и поддерживал постоянную связь со Скотленд-Ярдом, все время проявляя энергию и проворство, не свойственные его годам и габаритам.
Упоминания о деле в печати постепенно становились короче и реже и наконец исчезли вовсе; трагедия понемногу улетучилась из непрочной памяти читателей. А пока те, кто помнил, автоматически занесли ее в чудовищный лондонский список нераскрытых криминальных загадок, кропотливая работа шла своим чередом. И вот однажды в конце апреля старший инспектор Морсби, вернувшись в свой кабинет в Скотленд-Ярде, вычеркнул из списка прооперированных женщин четыреста двадцать первое имя, и в нем осталось лишь одно.
"…в последний раз о ней слышали в Эллингфорде, — написал в отчете Морсби, — где она…". Он бросил писать и стал покусывать кончик ручки. Эллингфорд — что-то знакомое, но с чем у него связано это название?
Прежде всего, Эллингфорд находится на краю муниципального полицейского округа, за двенадцать миль от Чаринг-кросса. Это не окраина Лондона — между ними лежит незастроенная территория. Морсби не был уверен, что бывал там прежде. Почему же тогда ему так внезапно пришло в голову, что с девушкой, за которой проследили до Эллингфорда, связано что-то особенное? Да, и даже с той самой школой в Эллингфорде?
