Михаэль воздержался от ответа на явно прозвучавшую обиду и уставился на начальника как дисциплинированный школьник.
— Не принимайте все это близко к сердцу, — примирительно сказал Шорер.
— А как это мне принимать? Вот, скажите, как это мне принимать? — Леви громко стукнул золотой зажигалкой о стол. — Вы думаете, что, кроме УРООПа, никто не разбирается в работе полиции? Есть важные дела, и есть обычные. И нам, стало быть, заниматься мелкими торговцами наркотой, квартирными ворами и проститутками всю жизнь? Дело не в письме, а в том, что это произошло в кибуце. Правду-то можно услышать?
Польза от этой вспышки, подумалось Михаэлю Охайону, который глядел в стену напротив, не желая встречаться взглядом с серыми глазами Леви, чтобы не перевести его гнев на себя, заключается в том, что подводные течения, которые все ощущали на этом совещании, наконец-то вырвались наружу. У Махлуфа Леви хватило смелости все назвать своими именами. На совещаниях такие вспышки темперамента происходили очень редко. Леви сдерживала разница в званиях и атмосфера в управлении.
— Не понимаю вас, — произнес Шорер, пытаясь зайти с другой стороны. — Вы говорите так, словно мы уже приняли решение о передаче этого дела спецгруппе. Мы еще ничего не решили. И если мы найдем, что преступление действительно имело место, то вы-то хоть знаете, что это такое — вести расследование в кибуце?
— А в чем дело? — не унимался Леви. — Подумаешь — кибуц. Когда расследовали кражи в кибуце Майанот, мы ведь не оплошали. Да и в случае с наркотиками — тоже, кажется, знали, с какого конца потянуть. А теперь вдруг оказывается, какое-то расследование уже нам не по зубам. В чем дело? Не обижайтесь, шеф, но мы свою территорию знаем досконально. Район Лачиш — это, можно сказать, наша родина. Хотелось бы узнать, когда УРООП в последний раз появлялось в кибуце? — С видом победителя он оглядел всех присутствующих.
Но Шорер никак не отреагировал на это, и выражение на его лице не изменилось. Такая реакция заставила Леви опустить глаза. Нахари вздохнул и уставился в потолок. Полковник Шмерлинг, руководитель следственного отдела Южного округа, устало взглянул на Махлуфа Леви, хотел что-то сказать, но тут вновь заговорил Шорер:
— Это решение не наше, я к нему отношусь спокойно, и если хотите знать мое мнение, то это «глухарь», и я бы на вашем месте только радовался, что дело отдают кому-то. Комиссар принял решение после того, как вы ему доложили о письме. Это вам хорошо известно. УРООП как раз для таких дел и существует, и ваша позиция мне непонятна, — закончил он вполне увещевательно, словно уговаривал ребенка. — Вы же знаете: если дело вызывает общественный резонанс, если в нем замешан член кнессета или другая публичная фигура и если мы не уверены, как все может обернуться, то мы зовем УРООП. Вас уже поблагодарили за оперативность, за то, что вы обнаружили письмо. И конечно, ваша работа заслуживает благодарности.
Махлуф Леви повел себя так, словно и не слышал комплиментов. Он выглядел как человек, который хочет сохранить хорошую мину при плохой игре. Казалось, что он взывает к своему рассудку, чтобы окончательно не сорваться:
— Хорошо, я им все передам. Но знайте, что нам не нравится, когда нас принимают за второсортных граждан. Мы и сами можем работать с убойным отделом. У нас и лаборатории есть, и специалистов хватает. Но мы даже пока не решили, убийство ли это.
— Я не знаю, что вы там «решали», — произнес Нахари. — Для такого решения требуется время. Через несколько часов появится отчет патологоанатома, и мы узнаем причину смерти. Мы тут все всполошились, но если она действительно умерла от пневмонии, то тревога окажется ложной. Поэтому мы рано спорим. Еще неизвестно, имело ли место преступление. Пусть Охайон поедет с вами или вместо вас в Институт судебной медицины. А нам пока нужно сделать все, чтобы забыть про этот инцидент.
Он повернулся к Шореру, который снова проглядывал лежавшие перед ним бумаги. Тот кивнул и снял крохотные очки для чтения — новое его приобретение, которое вызвало улыбку у Охайона, когда он увидел их в первый раз на носу Шорера. Прямоугольная золотая оправа терялась на крупном лице Шорера, и тот вынужден был произнести: «Ну, чего ты смеешься? В Гонконге они обошлись мне всего в четыре доллара, и я купил сразу три пары».
