— Спятила, — шепнул мне полковник Мельчетт. — Окончательно спятила.
Но мисс Марпл как ни в чём не бывало продолжала свой рассказ мелодичным голосом истинной леди, сияя безмятежной благожелательностью к нам:
— Мне было очень прискорбно поверить в это, очень прискорбно. Видите ли, они оба мне так нравились. Но вы же знаете, что такое человеческая натура. Должна вам сказать, что, когда они, друг за дружкой, оговорили себя самым глупым образом, у меня прямо камень с души свалился. Я обрадовалась своей ошибке. И стала размышлять: у кого ещё был мотив для устранения полковника Протеро.
— Семеро подозреваемых! — пробормотал я себе под нос.
Она одарила меня улыбкой.
— Вот именно. Этот Арчер — весьма сомнительно, но если он напьётся — можно ли за него поручиться? Алкоголь ударяет в голову. И, само собой, ваша Мэри. Она очень давно встречается с Арчером, а характер у неё престранный. И мотив и возможность — ведь она была в доме одна-одинёшенька! Старая миссис Арчер могла с лёгкостью похитить пистолет у мистера Реддинга и отдать ему или ей. Потом, конечно, Летиция — ей нужна и свобода и деньги, чтобы жить в своё удовольствие. Я знаю множество случаев, когда самые прелестные, неземные девушки выказывали полное отсутствие щепетильности, хотя, конечно, джентльмены ни за что не согласятся в это поверить.
Я виновато моргнул.
— Потом ещё теннисная ракетка, — продолжала мисс Марпл.
— Теннисная ракетка?
— Ну да, та самая, что попалась на глаза Кларе, служанке миссис Прайс Ридли, валялась на траве у ваших ворот. А это говорит о том, что мистер Деннис ушёл с теннисной игры раньше, чем получается по его словам. Мальчики в шестнадцать лет такие уязвимые и неуравновешенные! Каков бы ни был мотив, ради Летиции или ради вас — он мог на это пойти. И наконец, бедняжка мистер Хоуз и вы сами, но альтернативно, как выражаются юристы.
— Я? — вскричал я с живейшим удивлением.
— Да, конечно. Вы уж простите великодушно — я в это ни минуты не верила, но был разговор об исчезающих церковных сборах. Один из вас — либо вы, либо мистер Хоуз, — наверно, был виноват, и миссис Прайс Ридли повсюду намекала, что это дело ваших рук, главным образом на основании того, что вы так резко протестовали против всяких расследований. Разумеется, я-то была уверена с самого начала, что это мистер Хоуз, он очень напомнил мне того несчастного органиста, о котором я вам рассказывала, но всё же никогда нельзя быть уверенной…
— Зная человеческую натуру, — мрачно изрёк я.
— Вот именно. Ну, и кроме того, естественно, остаётся ещё душечка Гризельда.
— Миссис Клемент абсолютно ни при чём, — оборвал её полковник Мельчетт. — Она вернулась поездом в восемнадцать пятьдесят.
— Это она так говорит, — отпарировала мисс Марпл. — Никогда нельзя верить людям на слово. В этот вечер поезд в восемнадцать пятьдесят опоздал на полчаса. Но я своими собственными глазами видела её в четверть седьмого, она шла в сторону Старой Усадьбы. Следовательно, она приехала раньше, на другом поезде. Собственно говоря, её видели, но вы, должно быть, об этом знаете?
Она испытующе посмотрела на меня.
Повинуясь необъяснимому магнетизму её взгляда, я протянул ей последнее анонимное письмо, то самое, которое прочёл незадолго до нашего разговора. Там было подробно изложено, как Гризельду видели выходящей из коттеджа Лоуренса Реддинга в двадцать минут седьмого в тот роковой день.
Ни тогда, ни после я не проронил ни слова об ужасном подозрении, в некий момент пронзившем мне душу. Это представилось мне как страшный сон, как наваждение, — былая близость между Лоуренсом и Гризельдой, которая стала известна Протеро, его угроза довести всё до моего сведения, — и Гризельда в отчаянии похищает револьвер и заставляет его замолчать навсегда. Как я уже сказал, это было наваждение, кошмарный сон, на несколько бесконечных минут приобретший все признаки жуткой реальности.
Не знаю, подозревала ли это мисс Марпл. Вполне возможно. От неё ничто не укроется.
Она отдала мне письмо, коротко кивнув головой.
— Вся деревня об этом судачила, — сказала она. — И вправду, выглядело это довольно подозрительно. Особенно когда миссис Арчер показала под присягой, что пистолет был на своём месте, когда она уходила в полдень.
