— Эммет, вы намекаете, что я не только впутала своего племянника в убийство, но и отдала его в лагерь, полный извращенцев?
— Успокойтесь. Суть в том, что, если Мэри Брэдфорд убил Артифони, это может быть как-то связано с его драгоценным лагерем. Я просто пробую допустить, что даже самые здравые люди фактически по характеру могут быть склонны к убийству, о чем мы должны помнить, если по иным основаниям не удастся повесить убийство на Артифони.
— Ваш язык оставляет желать много лучшего.
— Почему не взглянуть с другой стороны? — предложила Грейс. — Какими мотивами для ее убийства могли руководствоваться обитатели этого дома? Во-первых, труп обязательно оказался бы у нашего порога. Во-вторых, как бы невыносимо она ни была надоедлива, а я догадываюсь, что тут едва ли есть место преувеличениям, никому здесь не требовалось избавляться от нее, совершая убийство. В худшем случае вся существенная необходимость в дальнейшем общении отпадет в конце лета. В-третьих, стал бы кто-то из нас планировать убийство так, чтобы орудием оказался ребенок и его учитель? Это свидетельствует о весьма скудном воображении, а подобных признаков я здесь не нахожу.
— Все это неприменимо, если речь идет о миссис Монзони или мистере Паскуале.
— Верно. Ясно, что это необходимо расследовать. Но сии рассуждения означают, что нам следует присмотреться к мистеру Маллигану, с этим я согласна. Оргии или не оргии, но свидетельства Лины, если она пожелает их высказать, безусловно указывают на отсутствие воображения у мистера Маллигана.
— Откуда вам обоим столько известно о Лине и мистере Маллигане? — поинтересовалась Кейт.
— Господь дал нам глаза, разве мы не видим? — отвечала Грейс. — Были моменты, пока эти милые летние люди рассказывали мне об искусственном осеменении и о великолепном признаке своевременности искусственного осеменения, который заключается в том, что коровы лезут друг на друга, — вы удивитесь, моя дорогая, но я не раз замечала, что люди частенько с большим удовольствием рассуждают о сексе, прикрываясь проблемами агрикультуры, — так вот, во время сего познавательного дискурса были моменты, когда я действительно думала, что мистер Маллиган готов совокупляться прямо посреди собственной гостиной.
— Профессор Нол, я шокирована, — объявила Кейт.
— Я тоже, — признался Эммет.
— Трудность общения с вами обоими в том, — пояснила Грейс, — что подобно всем молодым людям вы желаете, чтобы благословенное право употребления так называемой свободной речи принадлежало лишь вашей когорте. Я часто думала, что нам, людям более зрелым, надо дать вам возможность послушать, как она звучит в устах другого поколения. Еще кто-нибудь хочет кофе?
Пребывавший в суде контингент вернулся прямо перед обедом, до боли натрудив ноги, непомерно устав, громко требуя выпивки и поддержки.
— Я подумала, вам, наверно, следовало привезти с собой Джона Каннингема? — сказала Кейт Риду.
— Если честно, — ответил Рид, — нам этого не удалось.
— У него бывают нерабочие часы, которые он проводит просто так?
— Только не у него. По крайней мере, не тогда, когда он ведет дело, а по-моему, он их ведет постоянно. Не будь к нему строга, Кейт. Он потратил гораздо больше времени, чтобы добраться сегодня до суда в Питтсфилде, чем уделил бы многим клиентам, которые платят вдвое больше. И сделал отличную вещь. Кстати, я привез тебе подарок.
— Кстати, об «отличной вещи»? Ты меня пугаешь.
— Пожалуй, я выпью мартини со льдом. Нашим единственным пропитанием были сырые сандвичи и кока-кола, причем ни то ни другое не входит в число любимых мною продуктов. Я чересчур стар или слишком дегенерировал, чтобы воспарять духом от кока-колы. Спасибо. Обслужи также Лину и Уильяма, их нужды существенно превышают мои. Послушайся моего совета, милая девочка, и не играй с ружьями. Нам, конечно, пришлось притащить судью, внук которого только что прострелил себе ногу.
— Рид, какой ужас!
— Еще бы. Ружья — зло и все прочее, я всегда так считал. Разумеется, бедному Уильяму и без того было несладко во всех отношениях, а тут еще судья прочел ему пространную лекцию, предъявляя впридачу уже предельно забитое расписание судебных заседаний. Я думал, он заставит Уильяма сотню раз написать: «Я больше никогда не притронусь к ружью».
