— Так вот, ребяточки–козляточки, — продолжал я, — в самом Бердянске мы с Инессой появлялись лишь днем и то всего в двух местах — на базаре, где покупали низку сушёных бычков, и на городском пляже, валяясь на нём до захода солнца. Затем мы садились в автобус, прихватив в гастрономе бутылку вина и что–нибудь на ужин, и шуровали на Курорт, местность за Бердянском, где действительно располагается всамделишный дом отдыха, а топкие берега лимана источают загадочный аптечный аромат. Так, вероятно, пахнут эликсир жизни, устье Амазонки и еще, может быть, так пах ихтиозавр, неторопливо переходя из какой–нибудь кайнозойской эры в мезозойскую.
Выкидываясь из пыльного «ЛАЗа», мы старались не позабыть пакеты и бутылки. В крайней хате небольшого поселка мы забирали у старушки бабы Ксюши наши рюкзаки и палатку, оставленные утром на сохранение, и топали подале от моря в лесополосу, уходившую в совхозную даль перпендикулярно берегу. Влево от лесополосы простиралось вспаханное поле, или пар, по–крестьянски выражаясь. А вправо, до самого Ростова, а может быть, и до Тбилиси ядохимикатно зеленели виноградники совхоза «Жовтнэва хвыля».
Одним словом, пройдя метров двести по тропинке, петлявшей посреди редковатой лесополосы, мы неизбежно выходили к знакомой обжитой полянке, ставили палатку, жгли костёрчик в ямке, для маскировки. Обычно пили чай, а в хорошие дни перед чаем партачили в обгоревшей кастрюле кулеш из какой–нибудь крупы с салом и мелко посеченной полукопченой колбасой. Колбаса всю дорогу попадалась «Одесская», бывшая «Еврейская».
Выпивали вино, обжигаясь, глотали суп, а уже после, насытившись, спокойно чаевали под трели неисчислимого племени кузнечиков. Довольные первобытной жизнью, залезали в палатку, бросив прощальный взгляд на спелые, но недосягаемые гроздья звёзд на ещё горячем от дневной жарищи небе. На убогой, но такой пахучей травяной постели долго не могли уснуть, ворочаясь, не находя места для воспаленных, опадающих лохмотьями солнечных ожогов, спин.
При этом Люда опустила глазки, как будто у неё тоже спина настолько обгорела, что полезла лохмотьями. А Федя был весь внимание.
— Ну, а затем через пару дней мы с Инессой выяснили, что мы абсолютно разные люди и, будь мы в браке, хоть на развод подавай. Короче, оставаясь надежными приятелями и целомудренно коротая ночи в одной палатке, дни мы проводили порознь.
Я не ревновал её, если она играла в волейбол с какими–то не то цыганами, не то турками. Она же не горевала, если я слишком долго трепался с изящной эстонкой Ритой из Кохтла — Ярве. Надо было видеть, как гордо выходила на азовский берег Рита, неся в правой руке пойманного крабика, а левой таща меня, зацелованного до обморока, на буксире. Но должного эффекта не получалось, потому что Инесса в такой миг обязательно оказывалась в особо акробатическом прыжке, гася адскую подачу Керима.
В один ужасный день я сказал Инессе, что приеду, видимо, попозже, потому что хочу пригласить Риту на танцплощадку.
— Твое дело, — мрачно согласилась Инесса, — меня Керим проводит!
Я удивленно посмотрел на нее. Ведь тайна нашей палатки может
раскрыться. Но она улыбнулась.
— Ерунда! Дальше автобусной остановки я ему идти не разрешу…
Все прошло по плану. Я пригласил Риту вечером пройтись по
городу. Она, не будь дурой, согласилась. Хотя куда здесь, в глубинке, можно пройтись… Зашли и на танцплощадку, и в кафишко по- маленькой, и на набережной, слушая ночной шелест моря, посидели- помолчали.
Ночь выдалась душная, беззвёздная. Низкие облака плотно обложили небо, грозясь дождем. Где–то за Косой блеснула ещё далёкая молния. Море глухо шумело.
— Я пойду, — неуверенно сказал я Рите, — а то как–бы не начался дождь. Инка умрет со страху.
Рита молча обняла меня, горячая, как песок в разгар дня, и когда я открыл глаза, белое платьице её уже убегало вдоль парапета набережной в сторону школы, где остановилась их тургруппа.
— Приходи завтра! — донеслось до меня. Какой же я, всё–таки, злодей, подумалось мне. Клянусь, что ей совсем не хотелось уходить.
Ехал я на свой дурацкий Курорт последним автобусом. Второй час ночи. Из пассажиров только я да ветхая старушонка. Водитель ежеминутно посматривал на меня в зеркало, укреплённое над его головой.
